«Сука-падла-пирожок, сука-падла-с-мясом… Юро-юро-юро…» – не слишком громко клекотнул петух, но Тебеньков клекот услышал, сцепил зубы и в третий раз, рискуя упустить бандита в плаще, выстрелил в летающее чудище, в говорящего монстра…
Тело петуха разорвало в клочья. Полетели вниз перья, ушел вверх черноватый жидкий дымок…
Однако голова петуха с бородкой, с висящей вместо шеи длинной кровавой жилой и несколькими, бог знает на чем крепящимися перьями продолжала лететь. Тебеньков полет гребешка с перьями и клювом видел отчетливо, но стрелять больше не стал, а чертыхнувшись и сплюнув, побежал к воротам.
Здесь под ноги ему метнулась с шипеньем средних размеров обезьяна в берете. Обезьяна ухватила Тебенькова сперва за штаны, потом за китель, она рычала, кусалась, царапалась, она явно хотела помешать сержанту задержать стрелявшего. Но Тебеньков, уже разобравшийся с этим гнусным зооцирком, хорошо и отчетливо понимая, кто же здесь главный, тратить на обезьяну ни пуль, ни времени не стал. Лишь на секунду приостановившись, он с силой отшвырнул ее ногой…
Обезьяна в берете отлетела в сторону, ударилась головой о стену, человеческим голосом что-то буркнула, затихла…
* * *
Дымок от выстрела вместе с сажей и перьями осел вниз, а Серов еще не мог отряхнуть с себя страх, не мог выхаркнуть поднявшуюся в нем снова липкую и брезгливую ненависть к петуху.
Крупно ударил колокол. За ним еще: мельче, мельче…
«Дважды родился… Ни разу не крестился. Сам пел… Умер – не отпели», – стал вдруг сладко уборматываться чепухой, глядя на свои босые ступни, Серов. Вдруг шорох коротенький, шорох еле слышный заставил его поднять голову. Глянув вверх, он не поверил глазам: голова петуха и его шея, обтыканная черными перьями, продолжала, как воланчик, как черно-красный мяч прыгать по монастырской черепице. Затем, сердито проорав начало своей привычной песни, с крыши спорхнула, в сгущающемся сумраке скрылась…
Серов захохотал. Он хохотал, брызгал слюной, смеялся, потом на глазах его выступили слезы. Он недоверчиво затряс головой. Не ощущая в себе больше никаких радиоволн, никаких голосов, а ощущая одно только горячее струение вечера, он тихо-бессильно опустился на стылую ноябрьскую землю.
Серов закрыл глаза и тут же увидел: огромная, черная с красным ободком тень накрывает далекие кремлевские башни.
Не звезды, не орлы и не воро́ны! Петухи! Черные, со слюнявыми бородами петухи садились на острия кремлевских башен.
«Петух летит! Москва дымит! Петух летит – Москва горит… Не звезды! Не кованные в Литве орлы! Петухи, петухи побегут по Москве! От Кремля – по всей Белокаменной разлетятся! Цыпастыми ногами по булыжнику – шорх-шорх! По граниту блескучему – звень-звень! Хищные петухи, опасные сумасшедшие! И люди им подчинятся! Вот это заговор так заговор! Противу природы! Против Бога! Про этот заговор надо сказать!» – надсаживался про себя Серов.