За перезвоном внезапно грянула долгая, искусно рассчитанная – и от этого расчета вдвойне свободная – импровизация.
Под импровизацию на экране появилась Москва: семицветная, прекрасная зимою и летом. Потом побежали подмосковные поля, перелески.
Лишь появились поля – цвет с экрана исчез.
Подхорунжий понял: сейчас покажут клип, иллюстрирующий песню.
Но ни богатырь, ни другие песенные персонажи вскакивать на боярский потолок не торопились. Зато раздался знакомый крик: снова ворон!
На потолке зазеленела сосна. На одной из ее пышных ветвей ворон как раз и примостился…
Ворон был тот самый, которого в 99-м заклевал балобан. Этого не могло быть, но было!
С испугу подхорунжий вскочил, кинулся к выходу. Потом, воровато озираясь, вернулся на место. И хотя на столах уже горели зажженные официантами свечи – никто ходынинских метаний особо не заметил…
Ворон на ветке от нетерпения шевелил крыльями и вполсилы покаркивал, словно подзывал кого-то.
Тень легла на экран: еще один, молодой, долгоносый, с упругими крыльями ворон спикировал на сосну и уселся чуть повыше ворона старого.
И сразу же на дороге, рядом с красноватой, росшей впереди остального леса метров на двадцать кремлевой сосной, остановился джип «Патриот». Из машины вышел человек и сел на обочину, прямо в снег. Было видно: человек безмерно устал. Чуть откинувшись назад, он помотал в отчаянии крупной лысеющей головой.
«Да это же я сам!» – едва не крикнул Ходынин.
Крик застрял в горле. К тому же, вглядевшись внимательней, подхорунжий в усталом человеке стал различать не себя, а своего двойника: всем известного государственного деятеля. От такого узнавания какой-то полусон сковал подхорунжего: слова примерзли к языку, язык – к нёбу…
В это время ко всем известному и страшно уставшему человеку стал со спины подкрадываться другой. Кравшийся прятал лицо, придерживая рукой воротник пальто. А догадаться по повадке, кто бы такой это мог быть, не получалось.
Но вскоре рука крадущегося устала, воротник пальто упал, стало видно лицо.
Сперва крадущийся не напоминал никого. Потом напомнил одного кичливого сенатора. А потом облик его стал стремительно меняться: от типа к типу, от породы к породе, от человека к человеку! Облик менялся до тех пор, пока не отвердел улыбчивой – тоже многим и многим известной – маской.
Вдруг масочник выдернул из кармана ручку, мигом свинтил колпачок и со всего размаху воткнул стальное перо сидящему в шею.
Уколотый беззвучно упал навзничь. Одна рука его при падении заломилась за спину. Гримаса боли от неудачно заломленной руки, коротко задержавшись на лице, сменилась безразличием, а потом мертвым покоем…