По коридору прошаркал в туалет Капелкин и, заметив свет под дверью, заглянул на обратном пути в амбулаторию.
– Ты?.. Полуночничаешь?
– Не спится. Вот смотрю, где тут душа под ребрами.
– Иди спать, – сказал Капелкин. – А если поломаешь прибор? Анархист тебе тогда глотку вырвет… А мне глаз.
Он заметил безумный взгляд Соломина и спросил:
– Случилось чего?
– Пойду я, – сказал Соломин, глядя в одну точку и опуская крышку терминала. – Пойду…
У Дубровина форточка была открыта зимой и летом, и еще с улицы Соломин услыхал, как доктор смачно храпит.
– Владимир Семеныч, прости! – позвал он. – Владимир Семеныч!
Храп осекся, послышался кашель и окрик:
– Кто там? Что случилось?
– Это я, Владимир Семеныч. Извини меня.
На веранде мигнул и задрожал, разгораясь, люминесцентный фонарь и показался Дубровин в китайском, с павлинами, халате.
– Милый мой, что стряслось? – спросил он, кряхтя и откашливаясь спросонок. – Пожар, что ли? Заходи…
– Спасибо, доктор.
Соломин шагнул на веранду и схватил Дубровина за руку.
– Владимир Семеныч, – сказал он дрожащим голосом, – ты доктор, ты скажи, что со мной? Я погибаю! Никогда со мной такого не было, мне чудится, что кто-то вместо меня теперь живет. Спаси меня, я спятил, мне страшно… Я не ручаюсь за себя! Меня в больницу надо… Забери меня!
– Да подожди ты про больницу. Ты о чем? Чего дрожишь?
– Дай валерьянки или еще чего у тебя есть… Водки дай! Имеется?
– Постой, постой… – повернулся и пошел в комнату Дубровин. – Что ж такое-то? Что стряслось? Третий час уже, милый мой!
– Прости, не хотел тебя тревожить, я в большой дом сначала пошел, сил не было у себя оставаться, – сказал Соломин, понемногу приходя в себя от звука собственного голоса. – Ты, Владимир Семеныч, единственный, кто мне сочувствует немного… Надеяться мне больше не на кого. Полчаса назад я понял, что за себя не ручаюсь. Во что бы то ни стало меня нельзя сейчас оставлять одного. Я или с собой что сделаю, или с другими. Мне нужно что-то предпринять. Хочешь – клади меня в больницу, хочешь – не клади. Вот, я весь здесь. Я сдаться пришел.
– О Господи… Час от часу не легче… – проговорил Дубровин и, ежась, обхватил себя руками. – Сплю себе и вижу: дирижабль колокольню нашу сносит; а потом ты кричишь… Так что случилось-то?
– Говорю же, боюсь себя, – сказал Соломин, но уже менее уверенно, так как присутствие Дубровина дало ему точку опоры в реальности. – Я только что ее чуть не убил. Понимаешь? Что делать? Скажи мне, Владимир Семеныч! Я боюсь домой идти. Вдруг снова дам промах, но теперь уже роковой?
Дубровин сложил руки на груди, откинул голову назад и задумался.