Тут на углу трамвай хмыря зарезал,
Да бог с ним и с трамваем и с хмырем.
У нас трамваев — полная Одесса,
Да и потерю мы переживем!
Наконец, Яшка удовлетворился достигнутым и обратился к пленным, с нескрываемым ужасом наблюдавшим за процедурой.
— Ну что, — спросил он по-немецки, — поговорим?
И, не дожидаясь ответа, начал монолог. Даже лейтенанту, понимавшему далеко не всё, стало страшно. Профессиональный палач скучающим тоном обстоятельно рассказывал будущим жертвам, что их ждет. Для чего применяется каждый инструмент вообще, и как будет использован сегодня. Речь Яшки длилась еще четверть часа. Фрицы за это время позеленели в прямом смысле. Окончив речь, Любецкий обратился к командиру:
— Товарищ, старший лейтенант, который из них первым за дело говорить станет?
— Откуда же я знаю? — удивился тот.
— Таки прикажите! Которого скажете, тот и станет.
Свиридов почувствовал, что его немного подташнивает. Это от одного рассказа-то… На малознакомом языке! Пленных даже стало жалко на миг. Но лейтенант взял себя в руки и кивнул на идейного любителя национал-социализма.
— Сережа, — обратился ефрейтор к пришедшему с ним Алдонину, — Вас не сильно затруднит маленькая просьба от старого товарища? Давайте снимем с этих арийских поцев штаны, чтобы не пачкать зря одежду. А когда мы заголим ихние могучие телеса, то имейте уважение, да отнесите второго до того места, — Яшка махнул рукой в сторону «муравьиного дома», высотой в метра полтора, — и посадите так, чтобы насекомым было удобно немножко отдохнуть душой и поужинать ротом.
— Жопой сажать? — спросил прямолинейный пулеметчик, засучивая рукава.
— Вы таки всерьез считаете, что это принципиально? — спросил Любецкий. — Главное, озаботьтесь, чтобы муравьям было удобно его немножко кушать. Это же наши, советские муравьи, надо устроить им небольшой праздник! И не смотрите, шо они рыжие, а не красные! У них таки все впереди! Схарчат немца — покраснеют!
Алдонин сделал шаг вперед, приноравливаясь, как бы половчее ухватиться… Пленники наперебой заговорили. Да еще так разборчиво, что Свиридов понимал почти всё. Немцы выражали самую искреннюю готовность к сотрудничеству, упирали на своё рабочее происхождение и…
— Мягкий я всё-таки человек, — вздохнул Любецкий. — А ведь папа предупреждал: сначала что-нибудь отрежь, потом разговаривай. Но они меня уговорили! Таки, Сережа, не в муравейник, а рядом. И ради всего святого, если херр гефрайтер будет плохо себя вести, будь готов вернуться к первоначальному плану.
— Всегда готов! — оскалился Алдонин. И добродушно подмигнул перепуганным немцам.