Но когда осведомительница назвала обоих, рухнула и эта надежда…
— Сын Любови Ивановны, Петенька, до чего хороший человек. Во всем мать слушается. Всегда советуется с нею. Вот она, когда поругалась с Карповым, велела сыну уволиться. Тот мигом заявление на стол и ключи от его квартиры в лицо ему швырнул. Оно и верно. Им с матерью хорошие люди попались. Грех жаловаться.
— О коллекции Любовь Ивановна говорила что-нибудь после того, как рассталась с Карповым?
— Недавно, когда узнала, что его убили, сказала: «Жадность фраера погубила! Небось, за монеты его расписали! Все копил, берег. А для чего? Мог бы жить красиво! Да не сумел. Теперь другим достанется либо государству отойдет. А он жил в дураках, таким и на тот свет ушел! Дебильный, недоразвитый кретин! Хорошо, что я с ним развязалась!»
Не только эта осведомительница, а и другие источники подтвердили, что семья Поповых воспряла материально еще до смерти Карпова. И с покойным были порваны отношения еще до смерти. Он тоже не звонил и не искал встреч и примирения с бывшей сожительницей.
…Петр Попов, по словам коллег, был человеком прижимистым и жил всегда одинаково. На работу или в гости появлялся в одном и том же сером костюме и старомодных полуботинках. Худой и низкорослый, он производил на всех неприятное впечатление голодного и злого человека, завистливого и жадного. Он ненавидел высоких и плотных людей, пышущих здоровьем мужиков. Ему казалось, что они оскорбляют его хилую природу своим присутствием. Он жгуче завидовал им. И всегда старался исподтишка напакостить, испортить настроение, погасить, хоть на время, улыбки и смех на их лицах.
Желчный, мстительный человечек держался вызывающе в окружении здоровяков, говоря, что малорослые люди гениальны, наделены талантом и недюжинными способностями, приводил в пример Наполеона, Сталина, Гитлера.
— Ну да ты у нас тоже на г…! Вот только рост пониже и говно пожиже! — смеялись над Петром сослуживцы-офицеры.
Он ядовито поджимал узкие серые губы, запоминая обиду, и, выждав момент, мстил.
А мстить он умел изощренно. Не раз за это бывал бит. Но едва проходили синяки и шишки на суслячьей рожице, Петька снова совал свой острый нос в чужие замочные скважины, в приоткрытые двери, заглядывал в окна к сослуживцам. Ему так хотелось узнать их секреты, подслушать, хоть краем уха, о чем шепчутся на кухне офицерши, чтобы потом сплести интригу, высмеять, испозорить тех, кто унижал его.
Сколько раз его хватали за шиворот и за грудки у чужих дверей и окон… Обливали помоями, отборным матом. Грозили свернуть шею, как курчонку. Ничего не помогало. Петька таким родился.