— Все вы, гады, одного змея дети! Только сопливиться умеете! Не мужики, козлы сплошь! Не на что ему билет купить! Чего ж влез в купированный вагон? От бедности? Вот и выметайся на первой же станции! Чтоб духу твоего не было! — проснулся Александр от голоса проводницы вагона, ругавшей кого-то на нижней полке. — Проснулся? Давай билет! — обратилась к Сашке хмуро.
— А я-то подумала, что и вы зайцем устроились, как этот старый хрыч! Все на жаль бьет. Да где ее сыскать нынче, у кого? — забрала билет у Сашки и вновь взялась за старика.
— Да есть у меня билет. Вот сын сейчас вернется. В буфет пошел. У него все документы и билеты…
— Не темни, старик!
— Да вот он! Наконец-то вернулся! Дай ей билет, сынок! Не то совсем испозорила! Выкинуть с поезда собралась! — обратился старик к хмурому человеку, загруженному кульками и пакетами. Тот молча отдал билеты, смерив проводницу недобрым взглядом. Та, проверив их, успокоилась.
— Чайку принеси, — потребовал старик осмелев. Проводница не заставила ждать. И, решив загладить недавнее, задержалась в купе.
— Я вот сколько тут работаю, всякого навидалась. Гонит людей горе с домов. Все бродягами стали. Я вот тоже пожалела одного. А он паскудником оказался. Прикинулся несчастным. По бабьей слабости пригрела. Ведь и вовсе калекой был. Безногим. На войне, в Афгане их ему оторвало. А может, вырвали. Кто знает… Я и приняла. Подумала, что невелико горе, что без ног. Ить все другое — на месте! Да и таскаться не сможет, по бабам бегать. Не с руки безногому. А значит, все уцелевшее — мое.
Сашка невольно рассмеялся над простодушной откровенностью бабы и спросил:
— А где ж вы его нашли?
— В поезде и встретила. Он к матери ехал. Жена выперла. Оно и понятно. Матери — любой сын дорог. Жене — только целого и здорового подавай. Ну а у меня первый мужик кобель был редкий! Пять лет не жила — мучилась. Всех соседок и подруг облапошил. Как только хватало козла? Ну и обрадовалась, что Егорка не такой будет. Станет хозяином. При доме. Ну и что, если без ног? Руки и все другое при нем…
— То верно! Безногому куда деться? Не то тело, душу на войне отморозило. Уж не до баб! До конца жизни не отогреться. Всякой теплине и заботе рад! — поддержал старик.
— Во! И я так думала! Поверила Егорке! Он мне все шесть дней пути на свою судьбу жаловался. Ровно несчастней его на всем свете нет. А бабье сердце как воск. На чужую беду завсегда отзывчивое…
— И как же он теперь, твой мужик? Небось отошел? Стал хозяином?
— Кой черт! С полгода промучилась с ним, таская по больницам. И наконец поставили ему протезы. Он к ним с год привыкал. А когда притерлись, только его и видела! Сказал, что безногим никому не нужен был, а ходячему — любая рада!
