«Старой, забытой дороженькой
Между лохматых могил
Добрый и ласковый Боженька
Нынче во сне приходил».
«Ноги большие и новые
Ей подарить обещал,
А колокольцы лиловые
Тихо звенели хорал…»
Публика утерла слезы, притихла и расступилась перед невесть откуда появившимся Сашкой. «Повелитель улиц» приблизился к утомившимся певцам и процедил сквозь зубы: «Сгиньте, сволочи!» Затем, отрывистыми движениями стал покрывать портрет свинцовыми белилами. Выдавленная из тюбика, краска быстро чернела, уничтожая наваждение столь же мерзкое, как и оригинал…
А через минуту над поредевшей толпой уже слышался елейный голос художника: «Мадам, мосье! Портрет за пять минут! Пастель, акварель, масло! ЦЕНА Д-О-О-Г-О-О-В-О-О-Р-Н-А-Я!»
Рядом кривлялся, размалеванный под паяца, бродяга. Сохраняя на лице подобострастие, он передразнивал царственного живописца писклявым дискантом, кланяясь каждой брошенной монетке. За углом звучала знакомая всему городу песенка:
«Боженька, ласковый Боженька,
Что тебе стоит к весне
Глупой и малой безноженьке
Ноги приклеить во сне?»
[1] Место же на табуретке, перед Сашкой, заняла молоденькая девушка. Эдакая пичужка. Ни дать ни взять, крошка-малютка…
Ветхий сарай под помпезной вывеской «Замок Фламмарион» приманивал бродячий люд копеечными угощениями и отравлял округу миазмами жареной требухи и кислого вина.
Вход украшала выцветшая гравюра «Монах на краю Земли». Творение безумца, чье давно забытое имя возродилось названием грязной харчевни. Став «символом веры» и оправданием неприкаянности.
Зал напоминал покинутую и оскверненную Валгаллу. Царство павших героев, захваченное отбросами человечества, отвергнутыми жизнью и смертью.
Бездомные животные пугливо озираясь, обходили стороной разбросанные по полу объедки. Полагая их, то ли приманкой, то ли останками своих менее удачливых соплеменников.
Бомонд уличных вымогателей: фальшивых калек, певцов и живописцев, растекался грязной, маслянистой лужей обрюзгших лиц. Всполохи злобных взглядов, выдавали плохо скрытую приторным участием и лживым безразличием зависть...
Изгои изгоев, пытались возвыситься злословием над людским простодушием, наполняя «Замок Фламмарион» слухами и сплетнями…
Казалось, никакие кары уже не страшны париям площадей и перекрестков. Но история «поющего портрета» и присутствие его прототипа, в обнимку с сильно захмелевшей крошкой-малышкой, демонстрировавшей худые, небритые ноги, якобы подаренные ей во сне, заставляли задуматься, о скупости Всевышнего, убеждая богему асфальта в ее незавидной доле.