Лишь улыбающемуся художнику и вечно недовольному декламатору удавалось сохранять непринужденность посреди всеобщего непотребства.
Сашка и его собеседник, любитель поэзии, не снизошедший до представления, брезгливо перемывали кости присутствующим, сходясь во мнении о ребячливости деяний своих коллег. Утверждая: «Замок Фламмарион» - предел падения. И никакие кары его обитателям уже не страшны.
Живописец копировал и, одновременно, пытался «проникнуть в тайну сюжета» гравюры, висевшей над входом и разжигавшей его «страсть» к непознанному.
Незавидная судьба Сашкиных героев передалась и несчастному страннику. Монах, достигший Горизонта, не ведал покоя, комично открывал рот, размахивал руками, призывая всех в свидетели, а в ответ удостаивался насмешек безымянного обожателя рифмы.
Край небесного полога то распахивался, то закрывался, напоминая занавеску, отданную на волю сквозняка. Бедолагу сдувало в бездну, отбрасывало назад. Одежда цеплялась за выступавшие деревья и коряги. Но его стойкость, не обнаружила, ни малейшего сочувствия со стороны бездушных зрителей.
Пьяная потеха вскоре потеряла изначальную остроту. Садизм, соединившись с алкогольными парами, обрел некое сходство с состраданием. Неверной рукой художник замазал отверстие в небосводе и пририсовал своей жертве рога и хвост.
Надругательство над «символом» не осталось незамеченным. А попытка расплатиться глумливой пародией за ужин вызвала немой укор в глазах присутствующих.
Никто не помышлял о бунте, а тем более об открытом протесте. Увы, наглецы уловили даже эту легкую зыбь недовольства. И беззастенчиво уставились на присутствующих.
Сашкин сотоварищ, томно прикрыв глаза, потянул носом воздух, как бы пытаясь учуять дух неповиновения, и гадко улыбнувшись, произнес лишь одно единственное слово: «ВИЙОН».
Имя безжалостного поэта-грабителя, принуждавшего жертв выслушивать свои сочинения перед смертью, посеяло панику. Богатства, добытые унижением и обманом, тут же образовали на стойке маленькую пирамиду, пробудив в повелителях благодарность податного инспектора. Состроив недовольные лица, они рявкнули: «А остальное!»
Усердные клятвы и целование оплеванного пола не убеждали в искренности жертвователей. Живописец взялся за карандаш…
И тут же явились вторая и третья горки. Одна почти сплошь состояла из столового серебра, поражавшего обилием вензелей. Другая, из купюр, отличавшихся мелким достоинством и географическим разнообразием...