— Ходим по земле, — важно возразил Коляда. — Сверху всего идет земля. Потом щебенка. Потом глина. Потом маргалец… А платить — хлебом будешь?
— Что ты! Я ж тебе и так за уголь одну карточку отдаю. Как, по-твоему, детей совсем хлеба лишить?
— Ладно, приду завтра, — наконец согласился Коляда.
Наутро он разобрал по кирпичику всю печку. Постукивал по ним ребром мастерка и пел бессмысленную какую-то песню:
В заграницу ходи-и-ла-а,
Спирто-но-о-сила,
Эхма…
В воду тожа-а бро-о-си-ла-а,
Восемь банок пото-пи-ла-а.
Потом начал класть печь и трубу заново.
Брызги раствора разлетались по всей комнате. Окна стали от них в крапинку. Труба вышла косо и заметно покачивалась.
— Не памятник, простоит! — заверил бабушку Коляда. — Век еще вспоминать меня будешь! — И вышел, сильно хлопнув дверью.
И тут же труба закачалась еще больше, резко наклонилась в одну сторону, затем, словно раздумав, выпрямилась и вдруг со страшным грохотом рухнула вниз.
— Вот тебе и памятник! — всплеснула руками бабушка и бросилась за Колядой. Но тот не вернулся — лишь посоветовал найти водосточную трубу и поставить вместо прежней.
Вечером к нам заглянула Мариша. На этот раз бабушка не могла угостить ее чаем.
— Вот полюбуйся, Маришенька, — причитала она, — что этот варвар устроил. Но я-то, я-то хороша. Кому поверила? У человека ни стыда ни совести, а я к нему за помощью.
— Знаю я его, басурмана, — соглашалась Мариша. — А что, Александровна, у Сойкиных под балконом есть такая труба… Давай я тебя подсажу? Дети, чай, совсем озябли?
— Да что я — белка или девочка по стенам лазать? Нет, ты посмотри, Мариша, как все складывается. Думала ли я, что с двумя крошками останусь, да мерзнуть, да унижаться будем перед всякой мразью. Были бы у ребят родители (это бабушка говорит шепотом, остальное опять громко)… Отец сам пеленки гладил, я даже обижалась. Знал бы он, как все получится.
— Война, Александровна.
— Война войной. Да не все же на войну валить… Чуркина вчера — тоже язва порядочная — сдай ты, говорит, детей в приют. Ну, я ей ответила! Так ответила, что она готова была сквозь землю провалиться. Если, говорю, вы не хотите на всю жизнь стать моим врагом, не троньте моих детей! Чтоб я их кому-то отдала! Да там и одеялка вовремя не поправят. Там и без моих пруд пруди! Легко, говорю, вам советовать, Екатерина Михайловна. У вас козы. Вы всю жизнь для себя только и живете.
— Не рабливала она, — замечает Мариша. — В старое время шляпницей побыла немного, денежек прикопила. Тут как раз нэп. Она и развернулась. Муженька, прапорщика бывшего, — в сумасшедший дом, сама — в лавочку торговать. Потом нищенкой прикинулась. Вот и живет.