— А я так думаю, Мариша: бедные это все люди. И ее, и Сойкиных взять, и Коляду. Как сыр в масле катаются. А война пройдет, кто их вспомнит? Все они достанут, всего накупят, а честности где возьмут? Самое-то большое богатство! Помню, мама моя еще говорила: мы люди бедные, но честные…
— Ничего, Александровна, — говорит Мариша. — Будет и на нашей улице праздник. Крест святой даю.
— Сама так ребятам говорю, — кивает бабушка. — Только скорей бы уж… А то пока заря взойдет, роса очи выест.
♦
Коляда так и не пришел чинить печку. Бабушка укрыла нас потеплее и с заплаканным лицом ушла на работу.
Но вскоре она вернулась. С ней был румяный, с бельмом на глазу, парень.
Торжественно, будто это был генерал Ватутин, бабушка сказала:
— Вот товарищ Хренов. Он нам печку исправит.
Она ушла, а товарищ Хренов принялся за дело. Месил глину, дышал на измазанные ею пальцы и, покуривая тоненькие папироски, спрашивал:
— Ну, как живете-можете, орлы?
Мы отвечали ему с подобающим в таких разговорах достоинством:
— Ничего, помаленьку…
Но он, видимо, не верил, потому что целый его голубой глаз глядел на нас грустно и задумчиво.
— Ничего, орлы. Я тоже без отца рос. И ничего, вырос. Война кончится, я учиться пойду. Я книжки люблю читать — научные и переживательные…
Вечером мы уже порхали по хорошо протопленной комнате. Нашему счастью не было конца. Мы поджигали в печке прутики от веника и размахивали ими над головой.
— Сумасшедшие, — смеялась бабушка, — дом сожжете!
— Не сожгем, — отвечали мы и, взявшись за руки подобно двум певцам на рисунке в «Калевале», раскачивались и приговоривали:
Не сожгем, не сожгем,
Всех фашистов перебьем.
Не сожгем, не сожгем,
Всех фашистов перебьем.
Бабушка тоже была рада.
— Тепло — это жизнь, — философствовала она. — Все-таки свет не без добрых людей. Прихожу сегодня к нашему начснабу, а он мне: «Эх ты, горе луковое! Сказала бы сразу». И на Хренова указал. Да еще пообещал горбушу соленую к Октябрьской выписать…
Несколько дней у нас было так тепло, что мы с Петькой могли бегать по полу босиком. Потом Коляда не стал давать уголь.
— За старую карточку ты все выбрала, — загибая короткие с неровными ногтями пальцы, пояснил он бабушке. — Десять ден — десять ведер.
— Скажи: котелочков, — вздохнула бабушка. — Разве это ведра?
Коляда обиделся:
— Могу и такие не давать. Я через этот уголь, может, срок зарабатываю. Вас только жалею, а то бы и не стал пачкаться. Ну-ка, ты ступай в лес, да навали дров, да вывезти их машину достань…
— Да кто тебе что-то говорит? Подумаешь, как его обидели. На вот карточку, возьми, — и бабушка протянула старику скрученную в трубочку полоску-десятидневку.