Коляда ее развернул, долго разглядывал, опять скрутил и лишь тогда пересыпал уголь из своего маленького в большое бабушкино ведро.
— Неси с богом.
Но не успела бабушка и на крыльцо подняться, он догнал ее:
— Слышь, карточку-то куда дела?
— Тебе отдала. Ты что, рехнулся?
— Я-то в своем уме. Не брал я ее!
— Как же не брал, когда я тебе ее на стол положила, рядом с тарелкой.
— Ну, положила, — вспомнил Коляда. — Дак где же она есть?
— Это уж тебя надо спросить.
— Меня спрашивать нечего!
— Чего же ты от меня хочешь?
— Карточку! Или уголь возьму!
— Коляда!
— Шестьдесят лет Коляда. Чего уставилась? Я в чулан вышел, а ты цап-царап ее со стола. Меня на мякине не проведешь!
И он самодовольно погладил свою черную, без единого седого волоска, бороду.
И тут к бабушкиным ногам упала скрученная трубочкой карточка.
— Да ты, бабочка, постой, — заметив выпавшую из собственной бороды десятидневку, смутился Коляда. — Стой, говорю! Думал — обман. Весь мир на обмане держится!
Но бабушка уже ничего не слышала. Она вбежала в комнату и лицом вниз бросилась на кровать. Плечи ее вздрагивали.
— Ребята, — с трудом выговорила она, — пылинки чужой… ниточки не взяла… какие бы вы голодные ни были…
Мы с Петькой сильно испугались.
♦
И еще один раз той зимой нам стало жутко. Бабушка уходила на работу после обеда («после обеда» — это не когда что-нибудь поешь, а когда маленькая стрелка ходиков на двух, а большая перешла за цифру 12).
Бабушка шила кому-то платье. За неуплату нам отключили свет, и она торопилась сделать все засветло. Уходя, она оставила нам спички, чтобы разжечь керосинку, как только стемнеет.
— Смотрите, зря их не жгите. Будьте умницами! Я, может, свечку достану…
— Будем, ладно, — заверил бабушку Петька. — Только ты скорей приходи.
Едва отскрипели под бабушкиными валенками половицы в сенях и снег за окнами, он сказал мне:
— Давай съедим хлеб. Хоть по граммчику…
Мы съели весь мякиш, собрали с одеяла и проглотили крошки. У нас остались корочки, напоминающие собой букву «П». Через несколько секунд «П» превратилось в «Г», а еще через мгновение «Г» стало просто палочкой.
— Теперь у нас папиросы. Будем их курить. Так надольше хватит.
Мы «закурили папиросы», и пар, выдыхаемый в холодной комнате, напоминал папиросный дым.
«Папиросы» быстро стали «окурочками». Их трудно было удерживать губами — так они были малы…
С хлебом покончено.
Мы вылезаем из-под одеяла.
— Баба не велела бегать по комнате, — неохотно напоминаю я.
— Откуда она узнает? — Петька уже подскочил к столу и взял не прибранный бабушкой мелок. Им она делала разметку.