— Лучше бы вы успокоили свое чучело, — говорит ружье. Лицо говорящего от нас скрыто. — Вы ведь не хотите, чтоб с ним приключилась беда?
— Тихо, Манчи! — говорю я.
Он поворачивает ко мне морду.
— Ружье, Тодд? Пиф-паф!
— Знаю. Заткнись.
Он умолкает, и наступает тишина.
Ну, если не считать моего Шума.
— Я вроде только что задала щенкам вопрос, — говорит голос, — и теперь жду ответа, ага.
Я оглядываюсь на девчонку. Она пожимает плечами, но я замечаю, что руки у нас обоих подняты.
— Что? — переспрашиваю я ружье.
Оно сердито хмыкает.
— Грю, кто вам разрешил жечь чужие мосты, а?
Я молчу, девчонка тоже.
— Думаете, я вам палкой угрожаю?! — Ружье дергается.
— За нами гнались! — наконец заявляю я, не придумав ничего получше.
— Гнались, говоришь? — переспрашивает ружье. — И кто ж за вами гнался?
А вот тут я попадаю в тупик. Что опасней — сказать правду или соврать? На чьей стороне винтовка — на нашей или мэра? Не сдадут ли нас Прентиссу в качестве подарка? Или этот человек ведать не ведает о Прентисстауне?
Мир — опасное место, если ты знаешь слишком мало.
Например, почему здесь так тихо?!
— Про Прентисстаун мне известно, не волнуйся, — говорит ружье, читая мой Шум с неприятной точностью и снова щелкая затвором. — Если вы оттуда…
И тут девчонка подает голос. После этого она перестает быть для меня девчонкой и становится Виолой.
— Он спас мне жизнь.
Я спас ей жизнь.
Говорит Виола.
Забавное ощущение.
— Да что ты? — говорит ружье. — А откуда тебе знать, что он ради тебя старался, а не ради себя?
Девчонка — Виола — смотрит на меня и морщит лоб. Моя очередь пожимать плечами.
— Хотя нет. — Голос меняется. — Нет-нет, я ничего дурного в мальчишке не вижу. Ты ведь еще щенок, а?
Я коекак сглатываю.
— Через двадцать девять дней я стану мужчиной.
— Нечем тут гордиться, щенок. Учитывая, откуда ты родом.
А потом он опускает ружье.
Вот почему было так тихо.
Он женщина.
Он взрослая женщина.
Нет, он старуха.
— Раз уж ты такой сообразительный, хватит говорить про меня «он». — Женщина все еще целится в нас. — И эта старуха, кстати, легко может вас пристрелить.
Она смотрит на меня пристально, мастерски читая мой Шум, как умел только Бен. Выражение ее лица то и дело меняется, словно она меня оценивает — точьвточь как делал Киллиан, пытаясь понять, вру я или нет. Впрочем, Шума у этой женщины нет, такшто она может хоть песенку про себя петь, а я и знать не буду.
Она поворачивается к Виоле и меряет ее таким же тяжелым взглядом.
— Вот так щенки! — восклицает старуха, снова поворачиваясь ко мне. — Тебя прочесть легко, как младенца. — Потом она обращается к Виоле: — А твоя история позапутанней будет, да?