— Коля, ты заблуждаешься. Ну причём тут Иосиф Виссарионович?
Художник с иронией и страданием разглядывал меня.
— Не может же он знать о каждом поступке каждого человека. Нас сто восемьдесят миллионов!
— И сорок из них в тюрьмах, лагерях и ссылках… Вся страна опутана колючей проволокой. Ты в какой тюрьме сидел?
— В челябинской. По улице Сталина, пятьдесят три.
— Вот именно. Тюрьма-то ещё царских времен?
— Советская власть тюрем не строит.
— Просторно было в камерах?
— Тесно. Но причём здесь Сталин?
— Ты слышал, как его зовут? Хозяин. Всего и всех.
— Это его блатяги обзывают. И попугаи.
— Если б только блатяги и, как ты изволил выразиться, попугаи. Он, действительно, «хозяин земли русской». Как написал в одной из анкет император Николай Второй. Сталин — диктатор. Ты понимаешь это?
— Нет, не понимаю. Диктатор — Гитлер. Это я понимаю. А Сталин народом избран.
— Каким народом, Юра? — художник стал распаляться. — Этим, в серых бушлатах? Или тем, что с голоду в колхозах подыхает? Или тем, что на заводах к станкам прикован? Никакого народа нет. Есть стадо обманутых и запуганных до смертельного поноса людишек, превращённых в рабочий скот. И есть армия надзирающих за этим благостно орущим сумасшедшим стадом. В надзираемых и надзирающих, вот в кого превратил Сталин народ. А себя окружил камарильей блюдолизов и палачей. Есть только обманывающие и обманутые. Тех, кто обману не поддаётся, уничтожают. Палачи. По указке тирана. Есть угнетаемые и угнетатели. И наш гнёт ещё более чудовищен, чем при царизме. Это очевидно, Рязанов. Неужели ты ничего этого не видишь?
Дорожкин разволновался, заходил по мастерской. Я тоже взбудоражился и ни за что не хотел признать ни единого из высказанных художником соображений.
— Коля, ты не прав, — только и нашёл что возразить я. — Нельзя вот так взять и всё… отрицать.
— Почему «нельзя»? Почему «не прав»? Ни разу не задумывался, с какой целью тебе всю жизнь, с пелёнок, вдалбливают слово «нельзя»? И самое трагичное, что ты в это «нельзя» поверил. Поверил?
Я не нашёл, что ответить, промолчал.
— Вспомни, что тебе в школе вбивали: повторяй и не рассуждай. Так?
— Ну так, — неохотно согласился я.
— А если ты пытался о чём-то рассуждать самостоятельно и высказывал иную точку зрения, нежели учитель, что за это тебе следовало?
— У нас в пятом классе была хорошая учителка, по географии, Нина Ивановна, она ещё до революции гимназию закончила…
— Я тебя в целом о школе спрашиваю, а не об отдельной учительнице.
— Ну, в общем, конечно… Случалось и такое. Одна завуч, Александрушка…