— Хорошая девушка. Чистая. Добрая. И красивая. В институте учится. В медицинском. А я… здесь.
— Не журись, — подбодрил меня Коля. — Тебе скилько рокив?
— Девятнадцатый.
— А в концлагере сидеть?
Я ответил. Собеседник мой умолк.
— Мне бы твой срок, Микола, я бы выше палатки подпрыгнул. Как это тебе так подфартило?
— Я казал гражданину следователю и судьям, что я баптист и не можу людей убиваты. Никого. В армии служить согласен, а оружие в руки нэ визьму. Бо не велит Господь. Бо вси людины — братья и сёстры. Не можу я на брата чи сестру поднять руку. Не можу…
— А я с удовольствием пошёл бы в армию. Лишь бы не в эмвэдэ. Лётчиком. Или танкистом. С детства такая мечта.
Коля тактично промолчал и на сей раз.
— А ты неужели не обижаешься, что тебе срок влупили? — спросил я.
— Я ни на кого не серчаю. Так угодно Богу, — ответил Коля с улыбкой.
— Ни на кого? — переспросил я, не веря.
— Ни, — по-детски радостно сказал Коля.
С каждой встречей, в каждой беседе теперь я открывал в Христосике что-то такое, чего в других людях не замечал, не находил. И это заставляло меня искать объяснение, почему он такой, почему так думает и поступает. Его толкование, что действовать подобным образом ему велит Бог, оставалось для меня непонятным. Я не мог поверить в его живую связь с Богом, которого, по моему убеждению, не существовало.
К тому времени Коля начал столярничать. Начальство завалило его заказами. Появились у него левые деньги, продукты питания, приобретённые с помощью вольнонаёмных за зоной. Но Коля почти всё, что подхалтуривал, раздавал другим. Как он объяснил мне, более нуждавшимся. Чем он. И отдавал с радостью. Почти с ликованием. Часто — малознакомым. Я не мог понять: разве ему деньги лишние? Добро бы — друзьям, товарищам, землякам, а то, как мне показалось, любому встречному и поперечному. Выходит, он, действительно, считает всех своими братьями. Частью самого себя.
Беседы с Колей стали для меня почти потребностью. После них, хотя я упорно, ни за что не соглашался со многими его доводами, основанными на вере в Бога и его заветах, мне становилось легче. Снисходило успокоение. Или — умиротворение.
А однажды Коля меня удивил, предложив:
— Послухай вирши.
Негромко, нараспев Коля начал читать стихи. Сомневаться в этом не приходилось, звучали чёткие рифмы. Однако смысла стихотворения я не уловил. Так, лишь отдельные слова.
— Ты сочинил? — поинтересовался я.
— Ни! — воскликнул Коля.
— Шевченко, Тарас Григорьевич? — исчерпал я свою эрудицию.
— Иван Франко, — подсказал Коля.
Мне это имя ничего не говорило. Правда, в Челябинске, на полках магазина подписных изданий я видел бордовые томики с этой золотом тиснутой на переплёте фамилией, но почему-то никогда в них не заглядывал.