Бугор хмурится и спрашивает:
— Как тебя звать-то?
— Дурасик.
— При крещении так нарекли?
— У меня родители — партийные. Шишки! Рудик — по метрике. Рудольф Герцогович.
— Так вот, монсеньор Родольфо де Шишка. Сделай так, чтобы мы не встретились… Ну хотя бы до Нового года. Василич, выдай этому идальго мои старые портянки, а то у него ноги что лапы у гуся. Так и насморк запросто подцепить. До Нового года! Адью.
— Слово жентильмена, — подыгрывает шакал Рудик, оживившись.
Недовольный культорг встаёт и возвращается с портянками, не новыми, но чисто выстиранными самим бригадиром, — у Аркашки нет «шестёрки», то есть слуги.
Многие его коллеги владеют рабами — личными слугами, он — нет. И начитанности его я искренне удивлён.
Иван Васильевич швыряет щедрый Аркашкин подарок на плечи шакала, на которых выколоты мишурные эполеты времён Отечественной войны 1812 года. Схватив подачку обеими руками — все пальцы шакала сияют перстнями, а от «драгоценных камней» во все стороны брызгают «лучи», похожие на паучьи ножки, Рудик алчно разглядывает на свет портянки — целы ли? И нахально добавляет:
— Может, не доешь чего? Поделись…
— На, и иди с Богом, — терпеливо-смиренно произносит бригадир и отламывает ему кусок лепёшки. Дураська хватает сиятельными немытыми пальцами угощение, бросает его в широко раскрывшееся жерло, утыканное, кажется, двумя рядами острых зубов, и проглатывает, не жуя…
— Эй, пингвины, — зовёт Аркашка остальных шакалов, постепенно приблизившихся к столу. — Вот вам пайка — на всех.
— Ты лучше сам раздели, — просит один из «пингвинов», — по-справедливости.
— Сколько вас? — спрашивает Аркашка.
— Раз, два, три… семь.
— Семеро с сошкой, — шутит Аркашка. — Подходи, пока я с ложкой.
— Зря приваживаешь, — ворчит Иван Васильевич. — Завтра сами срубали бы. А на хитрую жопу — xуй с винтом. Не робишь — подыхай! Так Ленин учит.
И в этот миг я очень даже усомняюсь, что Ивана Васильевича посадили за то, что он помог колхозникам с голоду не окочуриться, — не способен этот жмот такой поступок совершить. А вот наоборот — вполне допускаю. Наверняка в их общей тумбочке не одна пайка черствеет. Да и повкуснее кое-что найдётся. А он — пожалел, бугра попрекает. Кулак недодавленный.
— Завтра будет день, будет пища, — отвечает Аркашка своему помощнику.
Какие они разные. А дружат, живут одной семьёй. Иван Васильевич ехидно напутствует Дураську, который тоже протянул длань за долей пайки, — лепёшка не в счёт:
— Трусы-то на тебе тоже следственные?
— Ага, — охотно подтверждает шакал в надежде, что к портянкам прибавится ещё и эта часть обмундировки.