Федя Парикмахер, хотя и не в «законе», но ходит среди «авторитетных». Обычно днюет и ночует он в своей тесной комнатушке — мастерской в начальственном (штабном) деревянном бараке. Там, перед зеркалом, он бреет лагерных зеков-придурков, блатных, надзирателей и офицеров. Обычных зеков — мужиков и прочих «бесов» — стрижёт тупой, рвущей волосы машинкой его помощник. Говорят, Федя когда-то был знаменитым в воровском мире. После, устав, отошёл от дел. Но влияние на блатовню сохранил. Стал кем-то вроде консультанта и связного с волей и начальством, с которым умел находить общий язык.
Сегодня он почему-то не ушёл к себе в каморку, а остался на ночь в запертом снаружи бараке. Наверное, предстоит крупная игра. Да и что ему — завтра отоспится. Я неоднократно видел, с каким азартом и даже истеричностью режутся блатные в карты и как подпрыгивают на никогда не стиранных одеялах или серых от грязи подушках горстки скомканных, на показ смятых и швырнутых купюр. Эта театральщина, показное презрение к деньгам, злоба и жадность, соревнование, кто кого ловчее обманет, — всё это меня настолько отвратило от подобных зрелищ с выплёскиванием гнусных страстей, что я избегаю даже взгляд бросить в сторону играющих.
И если слева от моей вагонки слышно лишь щёлканье краплёных карт, то справа, на нижних койках, во всю гудит «банкет» — косушка ходит по кругу. Счастливые анашисты гогочут. Хлеб отламывают щепотями от общей буханки. Словом — пируют.
Позади в белёсой махорочной мгле со сладковатым привкусом горящего плана[192] по червонцу и даже за пятерку порция — на большую и малую косушку — хоть полную шапку покупай, так вот в этой мгле концертирует один из самых горластых лагерных бардов. Аккомпанирует он себе на расчёске с приложенной к зубьям ленточкой тонкой папиросной бумаги. Услаждает кого-то из блатяг сердцещипательной и кровавой «Муркой». Там, оказывается, тоже банкет: шприц, наполненный коричневой жидкостью, передаётся из рук в руки. И — никакой антисептики. Ширяют опиумом себя и друг друга, балдеют. Любители чифира маленькими глоточками отхлёбывают густой, на дёготь похожий, чай. Сваренный в сушилке. Тем же, кто предпочитает алкоголь, — пожалуйста, водочка. Правда, с привкусом резины, ибо доставляют её в зону сами надзиратели в грелках, засунутых за форменный ремень. Или в резиновой перчатке, привязанной к ремню ниже пояса. Резким, нестерпимо скрипучим и противным голосом бард, лишённый всякого музыкального слуха, кажилится над куплетом блатного романеца:
Как рассаду посеешь, и вянет,