И вот уже волокёт тот надзиратель растрёпанного Генку. За шкирку. Рука — в трёхпалой перчатке. Брезгует голой рукой притронуться.
— Кто? — спрашивает старший лейтенант Генку. Он перепуган, что-то лопочет, отнекивается.
— Громче — кто? Показывай! Не бойся никого. Мы направим тебя в хороший лагерь. На освобождение.
«Боже мой, — думаю я, — оказывается, существуют в воображении иных «хорошие» лагеря, в которые можно попасть лишь за особую заслугу у начальства. Благодетели! А я-то и не верил в зековские «Артеки».
Генка колеблется. Не решается. И смотрит не на начрежа, а на молчаливого человека с лошадиной физиономией, равнодушной и отрешённой. Словно тот не имеет никакого отношения к происходящему. Чекист!
— Молчи, падло… — шепчет Дурасик и для наглядности упирает растопыренные указательный и большой пальцы в свой кадык и вытаращивает глаза.
Вероятно, эта угроза и подсказывает Генке, как дальше поступить. Он мгновенно изменился. Из жалкого, заплёванного и совершенно бесправного существа — любой ложкомойник может безнаказанно помочиться и высморкаться на него, не смеющего и слова-то в защиту себя произнести, — он превратился в судью. Не им уже помыкает каждый, а он повелевает судьбами всех этих рабовладельцев-насильников. Генка поднимает руку и указательным пальцем начинает отсчёт: «Этот!» Что-то вроде улыбки отражается на его запёкшихся коростами губах.
Дурасик трусливо скользнул в толпу и исчез.
— А ну, стройсь! — командует начреж. — По бригадам разберись! Заключённый Тетерин, строй свою бригаду, живо! Освободить правую секцию! Шевелись!
Я поспешно обулся, оделся и под понукания надзирателей примкнул к столпившейся бригаде. Кругом копошились, тёрлись друг о друга, как рыбёшка в неводе, зеки. Они матерились, предчувствуя неприятные пертурбации. Блатные же, им звериное чутьё подсказывало, срочно перелицовывались. Они панически переодевались в грязные, пудовые от въевшейся каменной пыли бушлаты, натягивали на глаза ушанки-«гондонки», натирали холёные хари грязью из-под койко-щитов. Кто-то из урок сообразил что к чему и сделал отчаянную попытку вырвать Генку от надзирателей, но получил по загривку. Гундосика от остальных зеков отделял ряд белых полушубков.
— Отдай сиксота,[203] начальник, мы его при тебе живьём съедим! — истерически кричит кто-то, прячась в толпе.
Действо раскручивалось необратимо. Все это чувствовали. Похоже, в барак втиснулся весь дивизион и надзор-состав, поднятые по тревоге.
— На выход, по одному, марш! — скомандовал начальник режима.
— Уберите ваш труп! — заорал тот самый невидимый кто-то из толпы.