Я взял бумажку и стал сверять номер в том углу, на который указал дед:
— Тамо-ка нояберьские лежат.
Когда я выдвинул со стеллажа труп Маслова, а он, вероятно, единственный был облачён в нижнее белье, то удивился: какой лёгкий.
Рубаха задралась и обнажила болезненную худобу тела.
— Какой тощий, — вырвалось у меня.
— Дак беркулёз у его обнаружили. Заразился, знать, от больных, коих лечил, — пояснил Акимыч.
Я не знал, что доктор страдал туберкулёзом. В этом он никогда никому не признавался. А мне в своей потёртой кожаной куртке, которую носил постоянно, он казался энергичным крепким человеком. А сейчас я спросил себя: откуда он черпал эту, казалось, неиссякаемую энергию?
Я поправил рубаху покойника, взглянул в лицо, и сердце у меня защемила тоска.
«Прощай, Борис Алексеевич, — сказал я про себя. — Спасибо за всё». И задвинул труп на прежнее место.
Уже в дверях спросил Акимыча:
— А этот где — Толик?
— Убивец-то? Да там жа. Рядышком. Прости его, Господи. Он вскоре помер. В тюрьме.
— В Шизо что ли?
— Ага, там. От беркулёза.
Я сказал Акимычу до свидания и выглянул в щель приоткрытой двери: ничего подозрительного.
Настроение у меня было прескверное — никого не хотелось видеть. И я отправился бродить по лагерю.
Громкая бодрая музыка, хлеставшая из репродуктора, словно издевалась надо мной, усиливая отчаяние. А в голове крутился вопрос, уже не в первый раз мучивший меня: почему погибают — лучшие, а выживают — худшие? Самые несправедливые, подлые, бессовестные, наглые, эгоистичные. Неужели настоящее и, следовательно, будущее должны принадлежать им? Ведь это — нелогично. И — противоестественно. Как же так: человечество уничтожает лучших, а оставляет — худших? Разве обществу меньше нужны добрые, совестливые, справедливые, смелые, умные и человечные?
Я недоумевал, впадал в отчаяние от таких мыслей.
— И к чему, если так будет продолжаться, придёт страна? То есть — наше общество. Уничтожит всех хороших людей и превратится в дикое сборище скотов и преступников. В камеру БУРа. Правда, и мразь себя уничтожает. В грызне за дармовой сытный кусок. Но меньше их всё-таки не становится.
Взять хотя бы блатных. Их не так много в сравнении с общим количеством зеков. Но они всех держат в кровавом кулаке. За глотку. Грабят, паразитируют, насилуют, убивают. Растлевают. Истинная смертельная зараза. И все их боятся. И подчиняются, и я — не исключение. А с теми, кто встаёт на их пути…
Не заметив того, я оказался на пепелище. Оно отвлекло меня от рассуждений. На месте нескольких юрт высились остатки печей да торчали какие-то обгорелые пеньки, бугрились кучи опила из щитов, остатки которых давно истопили дневальные.