Наверное, это бывает полезно — иногда отрываться от близкого тебе мира. Чтобы увидеть всё, что тебя окружало, в новом освещении своих чувств и воспоминаний. Но только не в таких условиях, как наши. Потому что они сильно деформируют всего человека, уродуют его. Иногда — губят. По-моему, да и не только по моему мнению, такая среда, как тюремно-лагерная, разрушает человека, выплевывая часто изуродованное болезнями и травмами тело и, что наиболее прискорбно, — душу. Когда я увидел это и понял всю опасность, грозящую и мне, то решил во что бы то ни стало сохранить не столько себя, своё здоровье, сколько человека в себе, — свою душу. Это — самое главное.
Потерять руку, ногу или глаз — ещё не всё потеряно, а вот если душу свою погубил — всё. Конец всему. Вот я и берегу в себе это хрупкое, невесомое, невидимое, не позволяю соблазнам одолеть, слукавить себе, обмануть себя, уступить… Стараюсь не ожесточиться и по возможности простить тех, кто умышленно или невольно причинил мне вред, зло. Подчас это очень трудно — простить обиду. Особенно — незаслуженную. Но не сегодня, так завтра наступает миг, когда с облегчением чувствуешь, что обида прошла. Как боль.
Обстановка постоянной напряжённости и вероятной опасности заставляет меня держать свою душу замкнутой. Почти от всех. Иногда возникает очень сильное желание открыться. Но тому, кому хотелось бы, — не могу, нет возможности, тем, кому можно было бы, — не хочу. С тобой — другое дело. Тебе я открываюсь легко. Даже — с желанием. Потому что ты мне близка и понятна. Потому что я тебя целиком выдумал. До того, как начал сочинять это письмо. В дальнейшем может статься так, что мы подружимся, тогда я распахну свой ларец, в который давно складываю истинные драгоценности. И берегу их.
И хотя это письмо к тебе я начал с обращения как к незнакомке, но ты мне очень даже знакома, потому что ты во мне не возникла вдруг, а вырисовывалась постепенно, по чёрточке. С каждым твоим письмом я буду знать о тебе больше истинного, и портрет будет меняться, обогащаться. Это превосходно. И интересно.
Сейчас мне вспомнился случай, произошедший со мной не так давно, когда нас привезли сюда из глухомани, с лесоповала. Несколько месяцев я был в тайге на так называемой лесной командировке. Что это были за месяцы — об этом отдельный рассказ. Наш бывший бригадник, бывший авиатор (радист), а сейчас инструментальщик, в своей комнатушке-складе починил принесённый кем-то из вольняшек радиоприёмник. И из него вдруг хлынула громкая музыка. Сколько времени я её не слышал… Что со мной стало! Я захлёбывался от восторга и наслаждения, и мне хотелось плакать — навзрыд… Какой-то иностранный певец (своих, советских, которые выступают по радио, я знаю), вроде бы — тенор, исполнял итальянские народные песни. О любви. Душа моя буквально разрывалась от сладостных мук — это был голос оттуда, из огромного, недосягаемого, почти сказочного мира, из того мира, в котором живёшь ты и остальные счастливые люди, не зеки, а которые любят и любимы.