К вечеру третьего дня мы добрались, наконец, до железнодорожной станции.
Маленькое здание из едва ли выстроганных стволов, большое количество изб вокруг, пара колодцев, любопытные люди с открытыми ртами. Здесь начало и конец культуры. Здесь есть внушающие уважение часы, и по ним ориентируются люди и поезда. Они – первая и последняя точка опоры, все прочее вневременно. Большими буквами на белой, сильно заржавевшей вывеске над входной дверью вокзала написано «Ивдель».
На пути готовый к отъезду локомотив, за ним ждут немногочисленные вагоны. Там, где путь прекращается, сразу за ним стоит лес. Это действительно конечная станция. Я уже видел ее, когда был еще заключенным и меня здесь принимал Лопатин.
Железнодорожник услужливо провожает нас в купе первого класса. Плотно за нами следует толпа, пробираясь дальше и стараясь занять места у окна. Часовой сразу становится перед дверью, и, не проходит и нескольких часов, как звучит троекратный звонок, потом гудок машиниста, и кажущееся здесь странным достижение далекой культуры, постепенно пыхтя, приходит в движение.
Час за часом едет поезд. Лес, лес, везде никогда не кончающийся девственный лес.
«Европа – Азия». Обветрившаяся табличка в сердце дикого Урала отвечает мне на приветствие. Я отгоняю мрачные мысли о прошлом. Как ребенок я ищу убежища у Фаиме.
Через полтора дня мы в Перми, здесь мы пересаживаемся на Транссибирскую железную дорогу, и потом опять едем на восток, назад через Урал; еще через два дня мы прибыли в Омск. С вокзала меня ведут в отель. Мы маршируем по городу.
Облик этого города типичен для городов, испытавших очень быстрый подъем. Рядом с высокими массивными, современными домами стоят старые, маленькие, уже ветхие хижины. Оживленное движение только на немногих главных улицах, а немного в стороне пустыня, бедность, упадок.
Как только мы добрались до гостиницы, как меня позвали к телефону. Я безотлагательно должен прибыть на допрос.
Я вхожу во вместительный зал судебного заседания, за мной, как две тени, оба вооруженных конвоира. Их просят выйти из зала. Зачитывается протокол уже состоявшихся заседаний, начинается мой допрос. Глаза прокурора и заместителей градоначальника с любопытством, интересом и строгостью поворачиваются ко мне. Военный трибунал приводит меня к присяге. Однако выясняется, что я, как немец во вражеской стране, по военным законам нахожусь по своему статусу вне каких-либо прав и уставов. Потому моя клятва недействительна. Воцарилось всеобщее смущение.
Я должен предъявить роковую расписку на 25 рублей. и подтверждение карточного долга в размере 196 рублей. Они передаются из рук в руки и снова возвращаются к прокурору.