- Ничего не произошло, ваше высокоблагородие, совсем ничего, – рапортует Лопатин, стараясь стоять навытяжку, что у него не очень получается из-за занемевших конечностей..
- Не получалось быстрее, Иван, крестьяне не хотели отпускать нас, – вмешиваюсь я быстро, так как вижу, что капитан уже готов броситься на бедного Лопатина. – И тебе мы тоже принесли кое-что особенно красивое; давай, заходим внутрь, а то ты простудишься. Быстро я освобождаю Фаиме из множества меховых покрывал, поднимаю ее на руку и тащу за собой и Ивана Ивановича.
- То, что вы не подумали обо мне, это не любезно с вашей стороны. Эти немногие слова Фаиме, единственный ее быстрый взгляд, и всемогущий стоит в комнате как застывший. Он настолько пристыжен, что полностью теряет самообладание; его гнев тут же утих.
- Но, Фаиме, я думал также и о вас..., однако, я же не могу думать о вас...
- Дорогой Иван Иванович, вы, все же, друг Петра, и его друзья – это также мои друзья. Почему вы не можете думать о жене другого, особенно вашего друга? Я никогда не сомневалась в вашем добром сердце и вашей честности. Поэтому вы можете думать обо мне точно так же часто, как о Петре.
- Да, Фаиме, ... да, ... так это должно быть, – запинаясь, произносит он. Глаза его опущены вниз.
- Вы должны думать, и можете поступать как он. Сегодня он привез домой все сани полные подарков. Даже беднейшие из бедных одарили его...
- Да, Фаиме, да… Все же, у вашего Петра есть, однако, Фаиме... а у меня... меня...
- Поэтому вы должны как раз думать также обо мне и радоваться этому. Разве вы не хотите делать это?
- Но, Фаиме, я хочу делать это..., – и внезапно он хватает руки маленькой татарки и покрывает их поцелуями. – Все же, я очень плохой человек... дитя мое.
Не говоря ни слова, он идет в приемную, берет шапку и пальто, и, не надевая их и не прощаясь с нами, выходит.
Одну неделю спокойствия позволила себе Фаиме. Я баловал ее и ублажал всеми находящимися в моем распоряжении средствами.
Между тем поступили первые платежи от фирм, которые я снабжал. Братья Исламкуловы отправляли товар и управляли моими деньгами. Они гордились тем, что я предоставлял им деньги, не требуя никаких расписок. Их участие в моей пушной торговле почти превосходило доходы от их лавки.
- Я принес тебе деньги, Иван, обещанная доля от прибыли – десять процентов, – с этими словами я положил пятьсот рублей на стол.
Кулак толстяка обрушился на стол, и единственным движением руки капитан разбросал по столу купюры. Потом он посмотрел сначала на деньги, потом на меня.
- Ты, что, Федя, смеешься надо мной, что вообще значит эта чепуха?!