Заяц пробегает мимо, и Василь бросает в него нож. Он впивается зверю в затылок, но заяц бежит дальше. Охотник спешит за ним, исчезает в криво извивающейся едва видимой просеке и возвращается к нам с добычей. Боязливо он шепчет:
- Там... вход, ворота и мост... Это дикари... длинные волосы, желтые лица... Азиаты...
- Я стреляю хуже вас всех, – говорю я. – Я пойду вперед, а вы будете следить за людьми, чтобы они не застали меня врасплох. Ваши пули всегда попадают в цель, а если их перевес слишком велик, нам придется убежать.
Все соглашаются. Наше оружие проверяется еще раз. С «винчестером» в руке, с двух сторон заряженные «наганы», я иду впереди, другие следуют за мной на удалении нескольких шагов.
Несколько поворотов, и передо мной лежит тесная просека, в конце которой я вижу мощные, низкие ворота. Они заперты.
Все ближе и ближе я подхожу к воротам. Ничто вокруг не шевелится. Тесная просека пуста, кустарник молчит, только маленькие, веселые синицы и здесь прыгают с ветки на ветку. Земля мягкая, я ступаю на глубокий мох.
- ... Ээээээй! – кричу я.
Как мячи четыре фигуры перепрыгивают земляную стену и внезапно стоят передо мной.
- Гунны..., – слышу я свой собственный голос.
Среднего роста, черные, полудлинные сплетённые в косы волосы, желтые лица, монгольские глаза, полотняные куртки и штаны, обмотки на ногах и легкие кожаные сандалии. В руках они держат копья, луки и колчаны со стрелами.
Я высоко поднимаю руки, машу винтовкой и руками и медленно иду навстречу им. Люди застыли, наклонившись, в той же позе как они спрыгнули вниз.
Неужели действительно сейчас в тайге встретятся разные эпохи?
На немного шагов я приблизился к людям, потом и я остановился. Мы смотрим, с любопытством, выжидающе, оба в напряженном ожидании того, что теперь неизбежно наступит.
Внезапно, коротко по очереди, за мной дважды лает «наган». В тишине выстрелы раскатываются по лесу как два сильных удара грома. Я вижу, как две фигуры с шумом падают с земляного вала и остаются лежать на земле. Я не видел, что эти двое уже направили на меня свои луки. Двое стоящих передо мной падают на землю и лежат, как будто они тоже мертвы.
Я оглядываюсь назад. Это Иван Иванович: беззаботно, как тогда, когда каторжники в Никитино наступали на пулемет, он уже дозарядил свой револьвер новыми патронами вместо использованных. Он улыбается мне, как будто я ребенок, рискнувший ввязаться в отчаянную, но все же позволенную забаву, в продолжении которой лично он находил, однако, удовольствие.
Я касаюсь дикарей. Я слышу только визжание, как будто маленьких собак. Потом в ужасе они поднимают головы, но остаются лежать на коленях, бормочут слова, которые я не могу понять.