Мы засыпаем. Мы счастливы, если мы еще можем спать, так как многие из нас больше не могут заснуть из-за голода.
Буран несколько дней бушует над Никитино. Массы снега засыпают все, и наших сил едва ли хватает, чтобы освободить от снега входы в хижины и окна. Мы, кто еще может, делаем это только для того, чтобы постоянно не видеть ставшую невыносимой ночь. Множество изб уже полностью занесено снегом. Снаружи господствует сорокаградусный мороз. Базы в лесу едва ли могут снабжать нас, так как снег такой глубокий, что по нему уже больше нельзя ходить.
Крестьяне с женами и детьми идут в церкви, они даже тащат с собой некоторых из их чахнущих соседей. Там горит только лишь единственная лампада перед изображением Христа. Вокруг нее, во всей церкви, лежат мертвецы. Дверь наружу широко открыта. Она уже почти занесена снегом, и только с трудом можно еще пробраться внутрь. Мерцающий свет последней лампады призрачно витает над этими замороженными человеческими трупами. Отцы, матери, дети, все вместе лежат здесь, умершие от истощения, окоченевшие.
Генерал покончил с собой. Он завещал все свои наличные деньги, двадцать тысяч царских рублей, Фаиме. Теперь маленький дом, который когда-то выглядел таким нарядным, совершенно заметен снегом. В снежной могиле лежит застывший труп.
Братья Фаиме все еще живы.
Я больше не думаю о Фаиме и моем ребенке; это бессмысленно.
Если я дома один, то я сижу сломленный в кресле, долго пристально смотрю на горящие лампады, складываю руки и сжимаю их друг с другом, долго внушая самому себе изо всех сил:
«Продержаться!... Продержаться!... Продержаться..!»
Ежедневный ужас доводит меня до самой безумной ярости, тогда я хожу из угла в угол, снова и снова, даже если я устаю до того, что падаю с ног от изнеможения, сжимаю кулаки и хочу снести все вокруг меня, разрушить, уничтожить, выпустить пар хоть каким-то вандальским способом... задушить судьбу, уничтожить, замучить, еще гораздо более зверски, чем она мучит нас...
Что за ужасающая бессмыслица скрывается в этом полном бессилии!
Два дня абсолютно неподвижной апатии, как будто я вживую окоченел. Вокруг меня тревожная, ждущая тишина. Я несомненно знаю, это больше не может долго продолжаться...
Проклятая, ревущая пурга! Вечно проклятые, жалкие люди! Проклятое безразличие подлецов! Проклятье... проклятые на вечные времена...
Внезапно ледяное дуновение... Спокойный свет взволнованно колышется в комнате.
Лампада погасла.
Свет от свечи падает мне в лицо, и я содрогаюсь от страха. Кто это?
- Давай,... вставай, Федя... это я, Иван! – говорит твердый голос. Он внезапно придает мне внутреннее тепло и силу.