Видимо, им двигал тот же неудержимый импульс, поддавшись которому он начат ей все рассказывать, — та глубокая потребность добиться, чтобы хоть кто-то в него поверил. И не просто кто-то — она. Ему необходимо было, чтобы она ему доверяла, знала, что он не такой человек, чтобы сделать подобное.
— Я тебе верю, — прошептала она.
И в эту секунду он вдруг понял, что тот взгляд, которого он ждал, к которому готовился и которого так страшился… его просто не будет.
— Ты меня не возненавидела?! — спросил он, глубоко изумляясь.
Линдси помотала головой, не отрывая ее от подушки, и он увидел, что ее глаза блестят от слез.
— Конечно, нет!
— Ты мне веришь?
Он помнил, что она только что это сказала, — но ему необходимо было услышать это снова.
— Да.
Он судорожно вздохнул, ощущая, как его захлестывает волна облегчения.
— Никто мне не верил. По-настоящему. Никто.
— Кроме Милли? — напомнила она ему.
— Кроме Милли, — подтвердил он. А потом он провел рукой по ее волосам, ощущая острую потребность дотронуться до нее, почувствовать ее присутствие. Она осталась здесь. Даже узнав о нем всю правду, она осталась. И он все еще не пришел в себя от потрясения. — Мне начинает казаться, что у вас с ней гораздо больше общего, чем я подумал сначала.
Тут они оба тихо засмеялись — и это заставило его заметить, что он к тому же и плачет. Надо было надеяться, что Линдси этого не заметила. Тюрьма сделала его жестким — или, по крайней мере, научила его, как важно казаться жестким. Теперь в него въелась привычка никому не давать повода думать иначе… даже сейчас.
— Она и правда была беременна? — спросила Линдси. — Карен?
Его начало подташнивать.
— Да.
— А что с ребенком?
Он покачал головой:
— Я… не знаю.
Оказалось, что про это рассказывать почти так же трудно, как и про все остальное.
— Мы… договорились, что мне не следует присутствовать в жизни ребенка, раз я буду в тюрьме. А она познакомилась с хорошим человеком, который захотел на ней жениться и был готов растить ребенка как своего. Мне казалось, что так будет лучше.
— Боже! — выдохнула она. — Мне так жаль!
Но он только еще раз качнул головой:
— Так было лучше. Я не мог быть отцом. И, наверное, все равно из меня вышел бы отвратительный отец.
— Почему ты так решил?
Он пожал плечами:
— Я сидел в тюрьме. Я не умею общаться с людьми. Я позволил моему псу смотреть, как я занимаюсь сексом. Список можно продолжить.
Тут Линдси засмеялась — и он тоже улыбнулся, несмотря на боль… А потом вдруг оказалось, что он крепко ее обнимает, просто прижимает к себе. И, что еще важнее, она обняла его тоже.