В ту ночь охранник действительно слышал удар молота; если на то пошло, утверждал он; то молот ударил дважды. Это казалось странным, однако счетчик ударов, который после каждой смены всякий раз сбрасывался на ноль, действительно показывал, что ударов было два. Более того, старший мастер, обслуживающий молот, под присягой показал, что, перед тем как покинуть помещение цеха вечером перед убийством, самолично перевел счетчик на ноль. Несмотря на это, Элен продолжала настаивать, что нанесла лишь один удар, что, естественно, лишний раз подтверждало факт ёе безумия.
Комиссар Шара, которому поручили вести это дело, поначалу засомневался в том, действительно ли это мой брат. Впрочем, сомневаться в этом пришлось недолго, хотя бы из-за шрама, который тянулся от колена к бедру — результат осколочного ранения во время нашего отступления в 1940 году; кроме того оставались отпечатки пальцев его левой руки — идентичные следы имелись в лаборатории и доме.
У дверей лаборатории поставили охранника, а уже на следующий день нагрянуло с полдюжины ответственных работников министерства авиации. Они проштудировали все бумаги, забрали с собой кое-какие инструменты, однако перед самым уходом уведомили комиссара, что наиболее интересные документы и оборудование оказались уничтоженными.
Из полицейской лаборатории Лиона, одной из наиболее известных в мире, сообщили, что голова Андре перед смертью была завернута в кусок бархата, и как-то раз комиссар Шара решился показать мне изодранный в клочья кусок материи, в котором я сразу же опознал коричневое бархатное покрывало — то самое, которым накрывали стол в лаборатории во время обеда в те дни, когда из-за работы он не мог выбраться домой.
Проведя в тюрьме всего несколько дней, Элен была переведена в располагавшуюся неподалеку от нас охраняемую лечебницу, в которой содержали признанных судом психически ненормальных преступников. Сына Андре — моего племянника Анри, мальчика шести лет, очень похожего на своего отца, — в конце концов передали на мое попечение, в результате чего я стал не только ответственным за его благосостояние, но и за воспитание.
Элен оказалась одной из самых спокойных обитательниц лечебницы, так что нам разрешили свидания. Я навещал ее по воскресеньям. Пару раз со мной приходил комиссар, позднее я узнал, что он бывал у нее и один. Однако за все это время нам так и не удалось выудить из моей невестки хоть какую-нибудь полезную информацию. Она, как мне казалось, вообще потеряла всякий интерес к жизни, лишь изредка отвечая на некоторые из моих вопросов и никогда — комиссара. Большую часть времени она занималась шитьем, но особое удовольствие ей, похоже, доставляла, ловля мух, каждую из которых она, однако, отпускала на волю, хотя предварительно тщательно осматривала.