Входить в одно с Джакомантонио дело я не захотел, но охотно согласился иногда сопровождать Чезаре на рынок в качестве ученика, переводчика и носильщика. Согласился не только по дружбе, не только для того, чтобы не изнывать в лагере от скуки, но потому, главным образом, что его операции, даже самые скромные и простые, представляли собой уникальное зрелище, оптимистический спектакль, который примирял меня с миром и вновь зажигал во мне радость жизни, погашенную Освенцимом.
Достоинства, которыми обладал Чезаре, ценны уже сами по себе, как абсолютные добродетели, поскольку способствуют облагораживанию человека, спасению его души. В то же время, если рассматривать их в практическом плане, они представляют собой еще и полезную ценность для тех, кто собирается торговать в людных местах. Действительно, перед обаянием Чезаре не мог устоять никто из посетителей рынка — ни русские из комендатуры, ни разношерстные товарищи по лагерю, ни жители Катовиц, хотя каждому понятно, что, по суровым законам торговли, то, что выгодно продавцу, невыгодно покупателю, и наоборот.
Это было в конце апреля, когда солнце уже грело вовсю; выходя после работы из амбулатории, я увидел дожидавшегося меня Чезаре. Его компаньон с физиономией каторжника совершил ряд блестящих сделок: всего за пятьдесят злотых купил самопишущую ручку, которая не писала, секундомер и шерстяную рубашку в приличном состоянии. Этому Джакомантонио, с его нюхом бывалого скупщика, пришла в голову блестящая идея — дежурить на вокзале в ожидании русских эшелонов из Германии. Возвращающиеся домой демобилизованные солдаты отличались редким легкомыслием. Веселые и беспечные, они везли трофеи, но, нуждаясь в деньгах, не знали местных цен.
Впрочем, он часами торчал на вокзале не только ради выгоды: его завораживало зрелище возвращения на родину Красной армии — яркое и величественное, как библейское переселение, и одновременно суматошное и пестрое, как переезд бродячих комедиантов. В Катовицах подолгу стояли длинные эшелоны, составленные из приспособленных для многомесячной езды товарных вагонов (в любую даль, хоть до Тихого океана) и перевозивших тысячи военных и штатских, мужчин и женщин, бывших узников, пленных немцев, а также промышленные товары, мебель, скот, демонтированные заводы и фабрики, продовольствие, оружие, боеприпасы, металлолом. Это были настоящие кочующие деревни; в некоторых вагонах, занятых, судя по всему, семьями, имелась обстановка: одна, а то и две двуспальных кровати, зеркальный шкаф, печка, радиоприемник, стулья и столы. Вдоль состава тянулась электропроводка; она шла от первого вагона, где стоял движок. Провода служили для освещения, а также для сушки белья, которое, пока сохло, успевало почернеть от копоти. Когда утром отодвигались двери, на фоне домашнего интерьера возникали полуодетые люди со скуластыми заспанными лицами, они подозрительно смотрели вокруг, не зная, в какой точке земного шара находятся, потом спрыгивали на землю и шли умываться ледяной водой из колонки, предлагая встречным табак и страницы из «Правды» для самокруток.