– Но… – хотел что-то сказать Бояркин, однако передумал, понимая, что в этих вопросах он не очень компетентен.
– Сейчас можно владеть квартирой, но не быть там прописанным или быть прописанным в квартире или комнате, которой владеет другой человек.
– Странно это как-то, – покачал головой лейтенант Бояркин.
– Странно или нет, но это «реалии наших дней», – сказал Сивыч, подражая голосом и интонацией последнему советскому Генсеку.
Они уже поднялись на второй этаж и теперь звонили в квартиру номер девятнадцать. По просьбе Бояркина все жильцы квартиры были сегодня дома. Организовать это оказалось делом несложным – никто из них в настоящее время нигде не работал.
– Капитан Сивыч, – представился Василий Васильевич трем квартиросъемщикам,– Ну рассказывайте, что тут у вас и как. Только давайте где-нибудь присядем. Мне надо записывать, а разговор у нас займет некоторое время.
– Тогда прошу ко мне, – кивнула седовласая старушка в темно-сером шерстяном сарафане и кремовой шелковой блузке, кружевной воротничок которой был сколот брошью в стиле «модерн», по-видимому для того, чтобы скрыть дряблую шею.
Сивыч и Бояркин аккуратно вытерли ноги и прошли по коридору к двери, за которой располагались две большие смежные комнаты, занимаемые гражданкой Корниловой.
Петя Бояркин, хотя и бывал в девятнадцатой квартире уже несколько раз, в комнаты к жильцам не заходил, если не считать жилища Шевченко и Станиславского, и теперь вид комнат Софьи Андреевны поразил его. Кроме телевизора, здесь, по-видимому, не было ни единого предмета, которому не исполнилось бы меньше ста лет. По крайней мере, создавалось такое впечатление. Мебель красного дерева, гобелены и картины на стенах, фотография дамы в шляпе с перьями и мужчины с небольшой бородкой и усами, в изящной рамке стоявшая на комоде, – все было таким же древним, как и сама обитательница этих комнат.
– Вы, наверно, родились здесь, – предположил Бояркин.
– Да, – ответила Софья Андреевна. – Я родилась именно здесь незадолго до революции, а вообще наша семья живет в этой квартире с тысяча девятьсот шестого года. Разумеется, тогда она не была коммунальной, – добавила она.
– И вы не боитесь, что вас могут обокрасть?.. – Василий Васильевич оглядывал хрустальную люстру. – Тут ведь у вас такие ценности.
– И воровали у меня по мелочам, – махнула рукой старуха. – А что прикажете? Распродать все и деньги в сберкассу положить? Ну уж нет, я с детства окружена этими вещами и среди них хочу умереть. Понимаете? Вот посмотрите в окно, – она указала рукой в сторону высокого овального окна, на котором росли цветы. – Я смотрю в него, можно сказать, со дня своего рождения и не желаю видеть ничего другого. А Гамлет этого не понимает.