«Братья-славяне» прилежно изучали тонкости партизанской науки. Где-то там, на Западе, их ждали родные горы и леса… Их ждали родные люди, все еще мучающиеся в фашистской неволе.
«Братья-славяне» хорошо пели, если выпадала свободная минутка, а еще лучше рассказывали о том, какая хорошая жизнь наступит, когда кончится война…
Понемногу, походя, Аня научилась понимать по-чешски, по-польски и на этих двух языках жаловалась недавним бойцам Войска Польского и корпуса генерала Свободы на то, что вот теперь, после ранения, никому она не нужна.
Белокурые красавцы-поляки советовали ей не придавать особого значения сложившимся обстоятельствам:
— Мы и без вас справимся с Гитлером, милая пани Анна! Вот увидите!
Чехи говорили о том же, но по-своему, мягко и проникновенно:
— Анка! Хорошая девушка! Мы готовы воевать за себя и за вас! Зачем вам мучиться вместе с мужчинами? Зачем? Мы лучше вам пришлем цветок из Татр, в конверте, самый красивый цветок, если мы будем в Татрах и если нам позволят посылать конверты с цветами…
Аня не могла сердиться на доброжелательных, веселых и смелых парней, которые, возвращаясь с полевых занятий, непременно приносили ей букеты ромашек. Она улыбалась им и снова шла к полковнику Выходцу:
— Я больше так не могу! Дайте работу!
— Работа одна — укладывайте парашюты. Как с рукой? Лучше? Вот это главное…
Затая обиду на всех, кому, как казалось ей, не было до нее ни малейшего дела, Аня в свободное от своих обычных забот время знакомилась с новинками минно-подрывной техники, осваивала мины самых последних выпусков и одновременно училась радиоделу. Это были дни, когда части Советской Армии с боями освобождали венгерские города и села, когда гремели затяжные бои на Дуклянском перевале, когда с курсов уходило особенно много людей.
— И ты? — с тоской обращалась Аня к уезжавшим. — И ты?
— Ну да, — хмурились ребята, замечая искреннюю тоску в голосе девушки.
Аня была занята укладкой очередного парашюта, когда вдруг ее вызвали к начальнику курсов.
Выходец задавал вопросы, Аня отвечала на них.
Помолчали.
Потом он вдруг проговорил не обычным своим официальным тоном, а просто заботливо:
— Рука не ерундит? Не обманываешь? Эх ты, девчоночка…
Помолчал, потом досказал:
— Хотим, Аня, предложить тебе одно задание… Ответственное.
— Хорошо.
— Задание сложное!..
— Понимаю.
Она стояла навытяжку, как и положено было стоять сержанту Малых, и глаза ее, синие, яркие, как у отца, у того отца, который еще умел видеть небо и землю, и не горел в танке, глаза ее глядели твердо. И все-таки это были девичьи глаза, которые могли и посмеяться, и быть ласковыми, и любить…