Вокруг частокола туземцы выкопали глубокий дугообразный ров, обоими концами соединенный с озером и, естественно, заполненный водой. Единственным входом служил подвесной мост, удерживаемый толстыми канатами, сплетенными из лиан.
Днем мост обычно опущен, и по обе стороны от проема стоят часовые. Вооружены тяжелыми деревянными мечами с иззубренными лезвиями, лица, грудь и руки раскрашены красной и белой глиной, нанесенной аккуратными спиралями – местный аналог милицейских мундиров.
Заметив Колобкова с телохранителем, они чуть согнули ноги в коленях – чисто формальное приветствие. На полный вариант у них не было ни времени, ни желания.
- Тумбала-по! – рявкнул правый, выпрямившись. – Хо пузари а пузари-по[27]?
- Не такое уж у меня и пузари! – обиделся Петр Иванович, непроизвольно втягивая объемистый живот. – Нормальная упитанность.
- Пак хо-хо моцу? – нахмурился привратник, не поняв ни слова, но на всякий случай переведя меч в боевую позицию. – Лиде а отцуго-табалуга-ахта-дотура-по[28]?
- Геныч, что делать-то? – шепнул Колобков. – Человек старается, по-иностранному разговаривает, а я и ответить ничего не могу... Неудобно как-то получается.
- Тумбала-хо о-до[29]! – потребовал привратник, тыкая в Колобкова кончиком меча.
- Тихо ты, папуас! – возмутился тот, отпихивая деревяшку в сторону. – Я терпелив, благороден и красив, но всему есть предел!
- Шеф, может, положить их? – одними губами прошептал Гена. – Вы только кивните, и я этого с деревянным пером вырублю, а второго...
- Ша! – показал ему распальцовку Колобков. – Ты что, очумел, беспредельщик? Мужики при исполнении, на посту стоят! Типа вахтеров. У меня в конторе охрана тоже кого попало не пускает.
- Пашука-пу, музиси[30]? – спросил левый привратник.
- Тумбала-хо-ла-ла Пурут-Фара, сапсим-до-ла-када[31], - приказал правый.
- Видишь, Геннадий, как плохо не знать русского языка, - наставительно заметил Колобков. – Даже поговорить нормально не сможешь ни с кем. Ни с кем!
- Да, сейчас без русского никуда... – согласился телохранитель.
- Кто ж сомневается? Вот пройдет лет тридцать, и весь мир будет Россией, все по-русски говорить будут.
- Шеф, да это нацизм какой-то...
- Может, и нацизм. Зато от чистого сердца.
Поселок Бунтабу по здешним меркам мог считаться даже городом – шестьсот жителей, не считая детей, еще не получивших взрослого имени. Две трети проживают в длинных общинных домах на полсотни человек каждый, остальные – в небольших хижинах. У вождя единственный в поселке каменный дом, почти такой же, как тот, что ныне занимает Туптуга.