Молодые мужчины были как на подбор — все красивы, но индивидуальны. Ни один не похож на другого. Блондин, русый, темно-русый, рыжий, шатен, брюнет, пепельно-серый — семеро друзей.
Я все больше овладевала собой, испуг постепенно сменялся интересом. Зная, что лучшая защита, это нападение, пошла в атаку с вопросов.
— Лучше скажите, сколько такие костюмчики стоят? И коняшки?
— Какие же это коняшки?! — с легкой, явно напускной обидой переспросил рыжий.
— Да уж не слепая — вижу, что жеребцы породистые, выезженные и стоят бешеных денег, — отрезала резче, чем собиралась.
— Вот как?! — фыркнул он и вновь захохотал. — Значит видишь?
— Тебе, небось, такие не по карману? — задал вопрос блондин. На удивление только он среди друзей не веселился. Черты его лица, под стать цвету шевелюры, были скованы холодом серьезности.
— Если бы захотела, позволила бы. А пока без надобности.
Мужчины разом замолчали, с сомнением глядя на меня.
— Правду говоришь? — недоверчиво переспросил черноволосый, и уже холоднее добавил: — Тогда у тебя родители высокородные…
— Ничего не высокородные, — отмахнулась я, — но если бы отца попросила — купил.
Если бы я изъявила желание, отец нанял бы мне и лошадь, и платье купил хоть с восьмиметровым шлейфом. Ведь собирался же он моему бывшему на свадьбу джип подарить! Денег в семье после становления папиного бизнеса хватало.
— Не врет, — словно в подтверждение моих слов кивнул блондин.
— А серьги золотые, тонкой работы, — тут же заметил другой.
Сережки были прабабушкины, фамильные. Их еще в революцию и во время раскулачивания та прятала в сарае под настилом. А потом ее дочь — моя бабушка по наследству передала их не маме, а сразу мне.
— Держится гордо…
— Взгляд твердый, прямой, а не в пол, как у крестьянки…
— Руки тонкие, явно тяжелой работы не знают…
— Эй! Вы что?! — не выдержав, я взвилась. — Я вам безъязыкая, чтобы вы обсуждали, словно меня здесь нет! Кто вам право дал так вести себя?!
— Юбка блестит как парчовая, длиной почти в землю. Сапожки аккуратные, замшевые… — продолжали они, не обращая на мой гнев никакого внимания.
— Ридикюль как у моей тетки, правда, только из кожи, а не из гобелена…
Топнув ногой, чтобы они посмотрели на меня, я едва не завопила:
— Как вы смеете?! Что вы себе позволяете?!
Но меня никто не слушал, по-прежнему удерживая конями в плотном кольце, возможности убежать — не было.
— Хоть она мне и не нравится, но подходит… — неожиданно для меня, задумчиво протянул шатен.
Его я прежде не разглядывала, но теперь…
Ох, как мне не понравился его взгляд! Какой-то оценивающий, взвешивающий. Словно он не на меня смотрел, а на выставленную на продажу вещь.