– Вот, получите! – И Тарпеев покровительственным жестом сунул зелененькую бумажку в руки хозяину, который сопровождал нас до самого выхода, подобострастно забегая то с одной, то с другой стороны, и самолично распахнул перед нами зеркальные двери на выход.
На улице мы с облегчением распрощались с Сергеем Николаевичем. Когда мы отошли на несколько десятков шагов, Лида накинулась на меня:
– Послушай, зачем ты меня в это заведение притащил? – Она шипела, словно рассерженная кошка. – Среди нэпачей толкаться? Да еще этот, как его, Тарпеев, – сам хуже нэпача! К стенке таких надо!
– Помилуй! – Надо же как-то оправдаться. – Разве не ты привела меня в это место?
– Сам же меня упросил уйти с Тверского и найти место, где посидеть! – в сердцах бросает Лида. – Да если б я знала! Дура, духу не хватило встать и уйти!
Мы вновь оказались на Тверском, у лавочек вокруг памятника Пушкину. Ближе к ночи толпа на бульваре немного поредела, свободных мест хватало, и девушка решительным шагом направилась к лавочкам. Я последовал за ней.
Опять наступила затянувшаяся пауза. Выскажет она что-нибудь или нет?
– Так, – заговорила Лагутина, – не получилось у нас сегодня разговора. Тогда… тогда давай встретимся в воскресенье. Надеюсь, ты не откажешься сопроводить девушку в Серебряный Бор?
До выходного у меня оставался всего один день – суббота, – чтобы выяснить, как нынче москвичи добираются в Серебряный Бор. Мне, можно сказать, повезло: еще две недели назад у нас не было бы иного выбора, как трястись туда на извозчике (вовсе уж разорительный вариант – нанять мотор – я даже и не рассматривал). Но в этом году с 24 мая Москоммунхоз организовал первую при Советской власти московскую автобусную линию (повторявшую открытую еще в 1908 году), и как раз по нужному нам маршруту: Пресненская застава – Серебряный Бор. И стоило все это удовольствие всего лишь 30 копеек серебром в один конец – считай как четыре остановки на трамвае!
Вечером в субботу, вспомнив о необходимой экипировке для вылазки на пляж, лихорадочно перерываю свой гардероб. Помнится, тут куда-то были засунуты вполне приличные купальные трусы…
Вообще, дела с моей памятью обстояли очень необычно. И дело было даже не в том, что внезапно, непредсказуемо и совершенно помимо моей воли всплывали у меня в голове с необычайной точностью и подробностью сведения, которые в лучшем случае когда-то слышал вполуха либо торопливо пробежал глазами. Тем более что это свойство, ярко проявившись несколько раз, вроде бы стало угасать. Гораздо более странным было то, что воспоминания Осецкого до моего попадания в его тело воспринимались как мои собственные. Как будто бы я жил двойной жизнью: одна жизнь текла во второй половине ХХ – начале XXI, а вторая – в конце XIX и в начале XX века. И обе были мои.