Едва Огюст взял Свинью в руку, мир дрогнул и осыпался. Старые декорации обрушились, обнажая реальную действительность: матово-белое поле до горизонта, бездонное молочное небо слепит глаза, бугрятся неподалёку горки-холмики, и каждая — это человеческая сущность, перекатывающаяся под поверхностью мира как мышцы под кожей боксёра.
Вот холмик Леки, гладкий и скользкий, ни выступа, ни шероховатости, не за что уцепиться. Хотя если приглядеться… С каждой новой долей секунды Огюст всё отчётливее видел неровности, бороздки на холме Леки. А Свинья так и тянула за собой, явно желая засунуть жадный пятак в чужую почву и рыться там, пока не попадётся что-нибудь съедобное, скрытое, постыд-
ное.
Стоило взглянуть на холм Везунчика, вздувшийся по левую руку, как Огюст увидел в бегущих по поверхности почвы трещинах красно-чёрную пестроту карт. Двойка пик, десятка треф, что там ещё? Достаточно поддеть рылом — и карты соперника лежат как на ладони. Ты можешь делать каменное лицо, крысёныш, но не можешь не думать о своих картах, да? Ну, так как: рискнёшь блефовать без своей верной Свинки, мерзавец?
Открывающиеся перспективы ошеломили Огюста, и ещё несколько драгоценных секунд — последних секунд его жизни в общепринятом смысле этого слова, — он подрывал холм Везунчика, заглядывая в грязные и мелкие тайны презренного шулера. Свинья, что называется, рвалась с поводка. На языке уже закрутились язвительные злобные слова — каждому, каждому из сидящих за столом было, что скрывать. И так хотелось выкрикнуть, выплюнуть им в лицо: я знаю! Знаю! Ничего не утаите, ничего не спрячете от Свиньи, она разроет ваши поганые секретики как навозную кучу! О, какая же сила легла в руку Огюста! И как он мог бы ей распорядиться…
Но обратный отсчёт был уже запущен — шестерёнки зацепились одна за другую, маховик событий уже набрал обороты. Огюст обернулся к Пьеру-Петеру — и обомлел, не в силах поверить, что видит то, что видит. Огромными буквами, словно поперёк голливудского холма: живых здесь не останется.
Там было много чего ещё, сладких корешков и луковичек, на территории Пьера. Какие-то брошенные дети, зарытые трупы, почему-то аллергия на молоко, всякая всячина. Любой человек состоит из тайн, и глупой Свинье было ох, как охота покопаться на этой делянке. Она не отличала важное от пустяшного — и всё сокрытое казалось ей сладким корнеплодом. Но Огюсту, Огюсту-то было уже не до неё. Сосредоточившись, он прорвал взглядом окружающее его со всех сторон белое ничто, и увидел, что между стулом Пьера и стеной есть зазор в метр, коридор жизни, путь к спасению.