Клаудия еще спала, когда я зашел в комнату, но пока я одевался, она проснулась. Я сел рядом с ней на кровать. Ее глаза еще были затуманены недавним сном. Я отвел волосы с ее лба. Улыбнулся.
– Привет.
Она тоже улыбнулась.
– Привет.
Я поцеловал ее, и поцелуй оставил у меня во рту вкус слюны и нежной теплой плоти.
– Ты хорошо спала? – спросил я.
Она кивнула, потягиваясь, и ее улыбка стала еще шире.
– А ты?
– И я тоже.
Это было неправдой: может, от волнения, что Клаудия спит здесь, рядом со мной, обнаженная, я всю ночь не сомкнул глаз и теперь едва мог поднять веки.
– Кстати, ты слышала телефон?
– Когда? Ночью?
– Да, – сказал я. – Кажется, звонили несколько раз.
– Тебе приснилось.
Я собирался сообщить ей, что она ошибается, я уверен, что слышал звонки, но Клаудия не дала мне это сделать: она привлекла меня к себе, взъерошила волосы и поцеловала.
– Ты была великолепна, – прошептал я.
– Не будь дураком, Томас.
– Нет, правда, – продолжал настаивать я. – Я уже целую вечность не получал такого удовольствия. Что звучит невероятно: после всего, что мы выпили ночью».
– А мне вот пошло на пользу.
– Мне тоже. Но знаешь… – Я поднял брови с заговорщическим видом и процитировал: – «Drink provokes desire» but takes away performance».[4]
– Идиот, – расхохоталась она и шлепнула меня ладонью по лицу.
Я схватил ее за тонкое шелковистое запястье и отвел руку, задавая неизбежный вопрос:
– А как тебе было?
– Хорошо, очень хорошо, – ответила Клаудия, но на секунду мне показалось, что откровенно рассеянное выражение, с каким она это произнесла, опровергало ее слова; последующая ее реплика, которую она пробормотала с двусмысленной гримаской, словно извиняясь или словно еще не совсем проснувшись, укрепила мои подозрения: – Хотя, Томас, не знаю, если начистоту».
Приложив все усилия, чтобы голос не выдал внезапно охватившую меня тоску, я спросил:
– Что?
– Нет, ты был очень хорош, – поспешила объяснить Клаудия и, поскольку наверняка заметила во мне признаки нарастающей тревоги, привстала, прислонилась спиной к стене, энергично потерла глаза тыльной стороной руки, отгоняя остатки сна, и настойчиво принялась меня успокаивать. – Правда, Томас, это была фантастика. Я хочу сказать, что… Не знаю, как объяснить.
И, тщательно подбирая слова, произнесла:
– Будто бы этой ночью была не я, будто бы это был другой человек.
Объяснение, которое должно было заставить меня задуматься, тогда лишь польстило мне, ибо мое суетное тщеславие решило истолковать его как смущенное изъявление благодарности; поэтому я не постеснялся высказаться: