Смирившись с тем, что поговорить с Клаудией не удастся, я пошел на кухню, налил себе еще виски и вернулся в гостиную. Футбольный матч уже закончился. На фоне ярко-зеленой травы, с опустевшим муравейником трибун на заднем плане, какой-то лысый репортер допрашивал еле дышащего игрока в прилипшей от пота майке. Я переключил канал. Толстощекий розовый тип, в профиль похожий на поросенка, сидел на табуретке и рассказывал анекдоты. По другому каналу шла реклама пива. На следующем – черно-белый Роберт Тэйлор вел караван повозок под пыльным солнцем пустыни. Еще на одном канале музыканты из рок-группы снисходительно и лениво благодарили за аплодисменты охваченную энтузиазмом публику. На следующем канале шеренга девиц, втиснутых в блестящие купальники, позировала у синей воды для конкурса красоты. Я стал смотреть конкурс. Пока на экране мелькали неестественные улыбки будущих «мисс», я сообразил, что металлический мужской голос из автоответчика мог принадлежать только мужу Клаудии. Почему-то меня это удивило меньше, чем фотография этого типа, до сих пор стоящая в гостиной моей подруги. Я также подумал, что мои подозрения оправдываются: Клаудия наверняка не подошла к телефону потому, что, скучая по сыну, решила вернуться на побережье и побыть с сыном и с родителями. В остальном же мне удалось очень скоро превратить для себя отсутствие Клаудии дома, так огорчившее меня несколько минут назад, в очередное свидетельство благоприятного расположения светил, направляющих мои шаги в последние три дня, ибо я понял, что совершил бы большую ошибку, поговорив с ней до разговора с Луизой. Реклама какого-то банка сменила на экране изображение конкурса красоток. Я еще пощелкал пультом и остановился на фильме с Робертом Тэйлором, в этот момент беседовавшим у ночного костра с Джоном Макинтайром. Я закурил, но тут же погасил сигарету, потому что дым разъедал мне больное горло. Вскоре я погасил и телевизор, отправился в ванную и остатком виски запил пару таблеток аспирина. В потемках я вошел в спальню, в потемках разделся и в потемках залез в кровать. Едва улегшись, я подумал, что заснуть вряд ли удастся. Я не ошибся.
Это произошло однажды утром, в начале марта, почти семь лет назад. Помнится, что на улице еще дул по-зимнему холодный ветер. Не было и девяти, когда я пришел на вокзал Сантс и сел в экспресс, отходящий в Мадрид. Недавно скончалась моя мать, и я возвращался в Сарагосу, чтобы завершить кое-какие юридические формальности, связанные с ее смертью. Едва я успел расположиться на своем месте, как по радио объявили об отходе поезда. Напротив меня села женщина – высокая, с мягкими, округлыми чертами лица, гладкой кожей и темными волосами; ей было около тридцати, и она одевалась в той подчеркнуто-безупречной манере, которую иногда демонстрируют люди, желающие казаться более зрелыми, чем позволяет их внешность: синий костюм, белая блузка, чулки телесного цвета, кожаные туфли и серое пальто; но более всего в ней привлекало внимание железное намерение держать себя в руках, сквозившее в каждом ее жесте. Багаж ее составляли кожаный чемоданчик и холщовая сумка. Она поставила сумку на полку, сняла пальто, сложила его на соседнем сиденье, уселась, наградила меня любезной равнодушной улыбкой и раскрыла чемоданчик.