В эту ночь ни Годун, ни Прасковья, ни тем более Наташа не сомкнули глаз. Один Ленька безмятежно посапывал, раскидавшись в постели подле теплой трубки. А Наташа сидела возле него и плакала.
Скоро уже ровно полгода, как она получила от мужа последнюю с фронта весточку. Сергей писал, что в боях под Москвой был легко контужен немецким снарядом, но сейчас, мол, ничего, опять на танке, в строю; из сержантов недавно его перевели в старшины, а к двум медалям за бои под Москвой на днях прибавился еще орден Красной Звезды.
Но это было ведь так давно! А где он, родной, в эти минуты? Жив ли еще? Ах, если бы он мог быть здесь сейчас, когда она так одинока! Ей всегда за прошлое было неловко перед Годуном, а теперь и вовсе.
Старик, лежа на печи, возился там, шуршал и то и дело покряхтывал от боли в боку.
«Что же, теперь дорежет, что ли, — со злобой думал он о Тихоне, — добра-то от него не ждать. И где он был все эти годы?.. Добрые люди гибнут, а такие вот…»
Вспомнил: когда в хуторе выстраивался обоз, готовясь в путь на восток, подле обоза топтался и он, Годун, не зная — ехать ему или не ехать. Лукич увидел его и сказал:
— Ты, старик, остаешься? Пожалуй, правильно делаешь. Свои люди ведь и тут нужны. Мыкаться по свету — ты уж не такой здоровяк. А тут ты можешь пригодиться. Пожалуй, и впрямь тебе лучше остаться.
Недоброе чувство против Лукича ворохнулось в старике: «Лучше остаться… Сам удрал, а ты вот свисти теперь, гадай, что подставить под обух — лоб или затылок? И так и эдак — все по той же башке».
На семейном совете всех взрослых жильцов дома порешили: не ждать, пока придет сюда Тихон и вытряхнет их — а он может того и гляди нагрянуть, коли уже говорил, что свой дом найдет, — а завтра же перебраться на новые квартиры: Годунам — в пустую хату Лукича, а Мансковой — к сестре.
Люба заикнулась было с возражениями, что де смерть еще не пришла, а старики уже умирать собрались. Немцев, мол, нет еще в хуторе и, может, не будет, а одному Тихону они сообща как-нибудь сумеют указать поворот от ворот, ежели он сунется.
Но Любу никто и слушать не стал.
Утром, чуть зорька, Годун был уже на дворе, налаживал свою небольшую на плуговых колесах телегу, приспособленную под запряжку коровы. Встречаться с Тихоном ему никак не хотелось.
Но как он ни спешил отсюда выбраться, избегая встречи, столкнуться с Тихоном ему все же пришлось. И в тот же день.
Они делали последний оборот — Годун вел по дороге корову, а Наташа, идя позади, надсматривала за лежащими на телеге пожитками, — когда из переулка показался рослый, новый в хуторе человек. В немецком застегнутом на все пуговицы мундире, он шагал навстречу не торопясь, вразвалку, держа руки в карманах.