— Ты где, пострел, был? Вот я тебя хворостиной! Ночь — а его и собаками не сыщешь! И что за дети такие — кол на голове теши, ничего не понимают!
— А чего я… Ведь еще не темно, — оправдывался Ленька.
— Этого не хватало! Как раз надо, чтобы темно стало. И где они, леший их знает… Ну, что ты до сей поры делал там, скажи?
— Да ничего. Дядю смотрели.
— Кого? Какого это еще там дядю? А тетю не смотрели?
— А вот что приехал на машине. Дядя Тихон — мельник. Так он деду Михею говорил.
Годун, размахивая веткой крушины, пугал овец. И вдруг ветка выпала у него из руки.
Почему-то заторопившись, он прикрыл ворота, опасливо глянул через тын в улицу и совсем уже иным тоном начал расспрашивать внука, что тот увидел и услышал от приехавшего.
И из его охотливых рассказов с длинными наивными подробностями Годун запомнил самое главное: дядя этот сказал, что он приехал домой и что теперь он дом свой найдет, потом дядя спрашивал у Леньки, чей он, Ленька, есть, и узнавал про его маму.
Выслушал все это Годун и поежился, ухватился за бок: старая рана внезапно заныла.
Подошла Наташа с ведром в руке. На ней не было лица: разговоры сына со свекром она слышала и тоже, конечно, догадалась, о ком идет речь.
Старик повернулся к ней, покачал головой:
— Вот так голос!
Одна только Люба, расторопная, веселая, которая по своей молодости многого еще не знала, а многого и просто не могла еще понять, разговорам этим особого значения не придала. Ведя к сараю упиравшуюся корову, она пританцовывала, подскакивала и одной ногой ласково, слегка поддавала корове каблуком под брюхо.
— Шагай, шагай, моя умница! Шагай, моя разумница! — речитативом приговаривала она.
Годун досадливо сморщился.
— Ох, уж ты, стрекоза, доиграешься, чую я! Ох, доиграешься! — ворчливо сказал он, совсем не подозревая, какими вещими окажутся его слова.
— Уж ты, дед, всегда… И побаловаться нельзя, — обиделась Люба.
Когда коров завели в сарай и заперли, Годун попросил Любу — пока не совсем еще завечерело — сбегать к подружкам и узнать точно, кто это сегодня на машине приехал.
Она с большой готовностью тут же, не переодеваясь, и умчалась, передав ему ведро с молоком, чтобы он отнес в комнату.
Вернулась она уже притихшей; на свежем розовом лице ее была тревога, как это ни перечило ее веселой натуре. Видно, из разговоров с хуторянами до ее сознания дошло все же, что это за приезжий и какое отношение он имел к дому, в котором они живут.
Сообщила, что Тихон Ветров сначала зашел было к Марье-вдове. Но та, увидя его, шарахнулась и такое начала молоть, что Тихон перепугался и удрал. Сейчас он у дальней своей родственницы Колобовой, соломенной вдовы: муж ее перед войной получил «пятерку» за воровство колхозной пшеницы и теперь неизвестно где обретается.