У проножек стола, головой под скамейку, спал Филиппов братишка Захарка, укутанный с головы до пят старой шинелью. Из-под полы выглядывал вздернутый острый нос, густо усыпанный веснушками. Захарка звонко жевал во сне, лепетал что-то невнятное.
Около печи сутулилась Агевна — мать Филиппа. Подставляя разомлевшее лицо огню, она выхватывала цапельником сковороду, перекидывала с боку на бок пирожки и снова совала их на жар. В печурке, почти над ухом, шептала в чугуне молочная каша. Агевна опасливо посматривала в ее сторону: один раз молоко уже уходило, и доливать теперь было нечем.
Филипп вдохнул аромат кухни и, соблазняясь дымящимися пирожками, вымыл руки, подсел к кастрюле.
— Закуси, Филя, горяченьких; закуси, времени много, скоро к «достойной» будут звонить. — Агевна подбежала к столу, накренила над ним сковороду и под локоть сына стряхнула пирожки.
— Куда ты их, мама, столько-то! — Филипп улыбнулся, обнажив щербину двух верхних зубов — память офицерской выучки. — Тут на целый взвод хватит.
Он выбрал самый поджаренный округлый пирожок, окунул его в блюдце. Мятая запеченная картошка обжигала губы; в ладонь струйкой стекало масло. Он ловил струйку ртом, сжимал пирожок по шву, дул в него, выталкивая клубы пара… Когда от сковороды осталось только два пирожка, он почувствовал, что сыт.
— Ну и обжора, вот обжора! — говорил он, вытирая пальцы о старенький рушничок. — Еще смеялся — много напекла. А сам чуть ли не все за один присест изничтожил.
Заворачивая цигарку, увидел у порога старые отцовские сапоги.
— Отец спит, что ли? — спросил он. — Иль ушел куда?.. А-а, в церковь, в моих новых сапогах. Ну что ж. Сам я не хожу, пусть хоть сапоги мои помолятся.
Он сбросил с кровати лишние подушки — хотел было прилечь, — но в чулане настойчиво громыхнула щеколда.
«Кого это нелегкая несет? И полежать не дадут».
В хату несмело вошла молодая стройная женщина. Молча она прошла почти к самому столу и размашисто два раза перекрестилась.
«Ох, какая же ты набожная, — думал Филипп, тайком рассматривая ее новую, с широкими старомодными складками юбку, переливающуюся атласом, и упругий, обтянутый кофточкой стан. — Какая же притворная…»
Она чуть-чуть покосилась в его сторону и низко поклонилась Агевне.
— Здорово ночевали! С праздником вас! — Короткий цветастый треугольник платка приоткрыл темно-розовую шею, опаленную морозами и апрельским солнцем. — А я знаете за чем к вам, тетка, прибегла? За кошкой. Она у вас дома? Стала черпать воды и упустила ведро. Вот какая беда! Так некогда, так некогда, скоро от обедни казаки придут, а тут новое дело нашлось. Нашу-то надась Василий сломал. И кто его знает, чего он делал. Так и переломил пополам. Ты чего-то стряпаешь, тетка? — и, выгибая спину, заглянула в печь.