Он спал на льду, на острове Мостахе.
От шума он проснулся. Вот опять
Раздался шум, и зарычала в страхе
И поднялась встревоженная мать.
И рухнула. Винтовка била прямо,
И промах невозможен в двух шагах.
Спускались люди в ледяную яму,
Собачьим лаем полнился Мостах,
Летело эхо голосов веселых,
Все подбегали Мишку поглядеть,
А к вечеру доставлен был в поселок
Зимовщикам трехмесячный медведь.
О, ворс пушистый лая коротколапых,
Наивные глаза под круглым лбом.
В нем обаянье детства проступало
Сильнее, чем в детеныше любом.
Он быстро с нами научился ладить,
Дружил с собакой, словно был щенком,
Порою разрешал себя погладить
И накормить сгущенным молоком.
В час отдыха водился с пленным всякий,
Учил его, как учат медвежат.
На положенье комнатной собаки
Привык звереныш в тамбуре лежать.
Весною он, июньским солнцем вызван,
Ушел — мы не заметили, когда —
Купаться в майну. Заблестела, брызнув,
Над прорубью студеная вода.
И псов сухих упряжка с лаем громким
Метнулась — камня крепче каждый клык;
Ремня не чуя, путая постромки,
Собаки сбились, на медведя злы.
И после, лапы врозь, на льду весеннем
Он вздрагивал и медленно стонал.
Я подле опустилась на колени,
И он в последний раз меня узнал.
Но, из-под гнета ласки подневольной
Освобождаясь, он, как только мог,
Стремясь руке ласкавшей сделать больно,
Нанес на ней зубов своих клеймо.
Я встала, понимая недоверье
Ко мне, к чужой, и не сводила глаз
С мохнатого комка, что снова зверем —
Самим собою — был в последний час.
1935