— За все время противостояния Крафии и Линдерштерна впервые заговорили о новом мощном оружии горного княжества, да еще и упоминая такие подробности… — Жрец покачал головой.
Поэт фыркнул.
— А… ч-чего это… — выговорил он, — тебя — чужестранца — так заботит судьба моего королевства? А? Это непр-ра-вильно! Она не это… не должна тебя заботить! Вот я! — Он с размаху стукнул себя кулаком по загудевшей от этого удара кирасе. — Вот я — подданный великой Крафии — это я должен страдать о своей стране! Это я должен… кровавыми слезами плакать!
Сказав это, поэт и вправду заплакал. Но не кровавыми слезами, а вполне обыкновенными: обильными и пьяными.
Жрец ничего не ответил. Он замолчал, погрузившись в себя. А Парселис по прозвищу Сверчок, глотнув еще из кувшина, пришел вдруг в крайнее возбуждение. Он сполз со своего кресла, подхватил с пола обглоданную стариком кость и, размахивая ей, как мечом, громогласно изъявил желание прямо сейчас отправиться в горы, чтобы лично разнести по камешкам свирепое княжество. Желания своего Парселис осуществить не смог, потому что не сумел найти дверь. Тогда он развернул полномасштабные военные действия против опустевших кувшинов и одержал полную и безоговорочную победу. Правда, когда на забрызганном вином столе остались одни черепки, поэт начал догадываться, что несколько ошибся с выбором врага. С криком:
— Эй, ты, как там тебя… тащи еще вина! — он рванулся к ближайшей стене и, врезавшись в нее на полном ходу, рухнул на пол.
Трижды повторял стихотворец попытки пробиться к храпевшему в коридоре слуге, набил себе на лбу гигантскую фиолетовую гулю — и внезапно замер посреди комнаты, озираясь.
— Ага! — взвизгнул поэт, видимо определив-таки местоположение двери. Кинулся на нее, как хищник на добычу, промахнулся, шлепнулся о стену, отполз и вновь кинулся в атаку. Однако и на этот раз коварная дверь ускользнула от Сверчка. — Да что же это такое?! — плаксиво осведомился Парселис у потолочного светильника. — Я же выпить хочу!
Подковыляв к столу, он поднял один из черепков, в котором плескалась еще жалкая капля вина, но выпить не смог — уронил черепушку.
— Эй, ты! — запищал Парселис. — Как тебя?!.. Принеси мне вина! Эй! Я же слышу, как ты храпишь, гадина ленивая! Или хотя бы дверь принеси, чтобы я выйти смог… и рожу тебе начистить!
Громоподобный храп из коридора красноречиво свидетельствовал о том, что призывы поэта так и останутся без ответа. Тогда, осознав весь ужас происходящего, Сверчок рухнул в кресло и зарыдал.
Старик-жрец, о существовании которого поэт давно и накрепко забыл, пошевелился на полу. Усталое лицо Гарка было бледно и покрыто мелкими каплями пота.