— Спасибо, — сказал он резко. Теперь его бросило в жар; в комнате было душно, по-прежнему пахло сгоревшими восковыми свечами. — Тогда, я буду ждать с нетерпением известие тебя.
— Хорошо, — сказал Магнус и закрыл глаза.
Уилл не мог сказать, действительно ли он спал или просто ждал, пока Уилл уйдет; так или иначе, было ясно, что он намекает на то, что он ждет, что Уилл уйдет. Уилл, не без облегчения, сделал это.
Софи шла в комнату Мисс Джессамин, чтобы вытереть пепел и натереть камин, когда она услышала голоса в холле.
На ее старом месте работы ее учили «освободи место», то есть повернуться и смотреть на стены, в то время как ее работодатели проходили мимо, и прилагали все усилия, чтобы напомнить, что она предмет мебели, что-то неодушевленное, которое они могли игнорировать.
Она была потрясена, попав в Институт, обнаружив, что здесь все обстоит иначе. Во-первых, наличие всего нескольких слуг в таком большом доме, поразило ее. Сначала она не поняла, что Сумеречные охотники делали многое сами, что типичная хорошо воспитанная семья нашла бы ниже своего достоинства — самостоятельно разжигать огонь, ходить за покупками, содержать комнаты, как и комнату для тренировок, и оружейную комнату чистыми и опрятными. Она была потрясена фамильярностью, с которой Агата и Томас относились к своим работодателям, не понимая, что ее коллеги слуги произошли из семей, которые служили Сумеречным охотникам из поколения в поколение или что они сами владели своей собственной магией. Сама она происходила из бедной семьи, и ее называли «глупой» и часто лупили, когда она начала работать служанкой, потому что она не привыкла к деликатной мебели или настоящему серебру, или фарфору такому тонкому, что через него можно было увидеть темноту чая.
Но она научилась, и когда стало ясно, что она будет очень миленькой, она была повышена до горничной. Судьба горничной была сомнительной. Ей предназначалось выглядеть красивой для домашнего хозяйства, и поэтому зарплата начала уменьшать каждый год, с тех пор как ей исполнилось восемнадцать.
Это было таким облегчением прийти работать в Институт, — где никто не брал себе в голову то, что ей почти двадцать, или требовал, чтобы она смотрела на стены, или заботился о том, что она скажет что-то прежде, чем ей позволят говорить, — что она подумала, что это почти стоит тех увечий ее хорошенького личика, которые нанесли руки ее последнего работодателя. Она до сих пор избегала смотреть на себя в зеркала, когда могла, но жуткий ужас потери уже исчез.
Джессамин дразнила ее из-за длинного шрама, которым была изуродована ее щека, но другие, казалось, не замечали, за исключением Уилла, который изредка говорил что-нибудь неприятное, но почти формально, как будто этого от него ждали, но этого не было в его сердце.