— Оно так и есть, — продолжил воевода, остановившись напротив ангарцев. — Нутром чую, как будто тянет к вам силком, будто нужда какая имеется у меня…
— Не это ли? — Грауль двумя пальцами поднял брелок-монету.
— Нет! — чуть ли не с брезгливостью отмахнулся князь и снова зашагал к концу стола, явно находясь не в своей тарелке.
Белов же, посмотрев на друга, покачал головой — ну куда ты, мол, ему злато-то кажешь?
— Дондеже всуе говорить о сем, — пробормотал Вельский и обернулся к собеседникам: — Бранко, я молодцов своих привел, как мы договор с Павлом учиняли. Обучить их надобно накрепко с мушкетом вашим обращаться, — присел, наконец, Никита на лавку, — а то из прежних пару уже попортили, черти косорукие.
— Обучим! Дюжина мушкетов твоя, Никита Самойлович, — кивнул Белов. — А ты…
— Нешто я прелести[5] стану говорить?! — всплеснул руками князь и нахмурился. — Буду посылать к вам людишек, мне из Пернова оно сподручно будет. А коли с Литвы люд будет?
— Ничего, — улыбнулся Грауль, — Все одно русские.
После обеда караван ушел на Эзель. Белов проследовал вместе с ним, довольный пополнением русской колонии, долгожданным появлением картофеля, а также новой партией винтовок. К тому же у Брайана в арсенале появились и малые минометы с ограниченным числом боеприпаса, в том числе и химического. Не востребованные в лесах Ангаро-Амурского региона и снятые уже давненько с производства, они могли помочь ангарцам на равнинных островах Балтики.
Вельский, распрощавшись с ангарцами, отправился обратно в Пернов, находясь все в том же задумчивом состоянии. Он пообещал еще раз прибыть в гости, как только просохнет земля. Никита оставил на островах дюжину своих ближайших людей, из которых Грауль пообещал к лету сделать хороших солдат по примеру ангарских стрелков. Таких воинов, чтобы князь был уверен в том, что они и винтовку не испортят, и другим не дадут оного сотворить.
* * *
Далее события завертелись со стремительностью горного потока. Уже в конце мая в Новгород, к ожидавшим русских переговорщиков шведам прибыла делегация московских бояр, в том числе и Афанасий Лаврентьевич Ордин-Нащокин. Возглавлял ее Алмаз Иванов, бывший дьяк Казенного двора, только-только переведенный в Посольский приказ по указу Бориса Морозова. Он резко взял быка за рога и, намереваясь воспользоваться аховым положением Шведского королевства, принялся было склонять посланцев канцлера к наилучшему для Руси варианту — когда вся Лифляндия, включая права на Ригу, отходила к Москве да заметно отодвигалась к северо-западу граница в карельских землицах. Шведы, однако, были не робкого десятка и интересы своей державы также соблюсти желали. А поскольку решить дела с молодецкого наскока Алмаза Ивановича не удалось, потянулись выгодные для шведов поэтапные переговоры по каждому участку границы. Взаимные упреки в нежелании заключения мира чередовались с попытками устрашить друг друга союзом с Речью Посполитой и угрозами продолжения боевых действий. К середине дня шведский голова посольства и Иванов, приняв во внимание довлеющие над обоими приказы в скорейшем достижении согласия, сошлись в том, что мир все же следует заключить к вящему интересу обеих держав, а посему они не будут иметь отдыха и сна, покуда не будет учинен договор. К исходу вторых суток, проведенных в палатах Антониева монастыря, отстоявшего к северу от города, «вечный мир» был подписан обеими сторонами. Каждый из соперников считал себя получившим более того, что было реально достижимо, потому они разошлись полюбовно и воздав друг другу должные почести.