В какой-то момент Барни прошептал:
— Лора, ты ни в чем не виновата.
Она будто не слышала и продолжала смотреть в пустоту.
— Замолчи, Барни! — наконец огрызнулась она. — Ты сам не соображаешь, что говоришь!
Но при этом почувствовала благодарность и облегчение оттого, что он выразил словами мучившее ее чувство вины: ведь она жива, в то время как сестренка умерла.
Единственным человеком, кто нашел в себе силы взяться за похоронные хлопоты, оказалась Эстел. Она рассудила, что Кастельяно захотят организовать церемонию по католическому обряду, и связалась с отцом Хеннесси из церкви Сент Грегори. Но стоило ей объявить об этом, как Луис взревел:
— Никаких попов! Никаких попов — ведь они мне все равно не скажут, почему Господь забрал к себе мою девочку!
Эстел покорно позвонила отцу Хеннесси и сообщила, что его услуги не понадобятся.
После этого на сцену выступил Харольд, попытавшийся убедить Кастельяно, что какие-то слова над гробом должны быть произнесены. Невозможно просто похоронить дочку, ничего не сказав. Инес смотрела на мужа, поскольку, по ее убеждению, этот вопрос решать должен был он. Он наклонил голову и пробурчал:
— Ладно, Харольд, ты у нас ученый, ты и говори. Только я запрещаю тебе упоминать имя Господа.
Под безжалостным августовским солнцем обе семьи следили, как опускают в землю гробик Исабель. Барни подался вперед и взял Лору за руку. Она стиснула его ладонь так, будто это могло остановить ее слезы. Перед их маленьким кружком, сомкнувшимся вокруг могилы, Харольд Ливингстон прочел несколько строк из стихотворения Бена Джонсона, написанного на смерть прекрасной испанской инфанты.
Он поднял глаза от текста и спросил:
— Кто-нибудь хочет еще что-то сказать?
Откуда-то из глубины бездны, образовавшейся в душе Луиса Кастельяно, раздались едва различимые слова:
— Adios, niña[11].
По дороге домой все окна в машине держали открытыми, словно в надежде, что поток воздуха сможет облегчить придавившую их невыносимую тяжесть. Инес все повторяла тихим, жалобным голосом:
— Что мне теперь делать?
Не зная, что сказать, Эстел неожиданно для самой себя произнесла:
— Из Куинса приехала моя мать. Она готовит на всех ужин.
Остаток пути прошел в молчании.
Проезжая по мосту Триборо, Луис Кастельяно вдруг спросил своего друга:
— Харольд, как ты относишься к виски?
— Ну… в общем-то, положительно. Само собой.
— У меня есть пара бутылок, один больной подарил на Рождество. На войне иногда приходилось использовать его для анестезии. Я был бы тебе признателен, если б Ты составил мне сегодня компанию, амиго.