За длинным дубовым столом сидели несколько студентов, назначенных ответственными за размещение новеньких. Перед каждым красовалась табличка с несколькими буквами алфавита, чтобы первокурсники не толпились все в одной очереди, а могли быстро получить свои ключи и разойтись по комнатам. Гул многих голосов, эхом отдающийся от купола, смешивался со звучащей где-то поблизости мелодией шопеновского вальса.
— А, до-диез минор, — с видом знатока вздохнул Палмер. — А играет, наверное, Рубинштейн.
— Нет, — возразил худой юноша в очках и белом халате — Играет Аппельбаум.
Лора заметила группу знакомых по колледжу и поспешила к ним. Палмер устремился за ней.
Барни, в некоторой растерянности, тоже занял очередь к столу регистрации. Он вздохнул с облегчением, убедившись, что его здесь все-таки ждали и даже выделили жилье.
Впрочем, «жилье» — это слишком громко сказано. Его комната представляла собой обшарпанный чулан. «У смертников в тюрьме и то камеры повеселее», — мысленно проворчал он. И койки помягче. Но чего еще ждать за триста баксов в год?
В комнате было душно, и Барни оставил дверь нараспашку, пока распаковывал вещи. Он как раз складывал стопкой свою спортивную одежду, когда в дверях появилось улыбающееся лицо с большими карими глазами навыкате.
— Ты первокурсник? — спросил неизвестный, вваливаясь в комнату.
Барни кивнул и протянул руку:
— Барни Ливингстон, Колумбия.
— Мори Истман, Оберлин. Я писатель.
Он глубокомысленно пыхнул трубкой, которую держал в левой руке.
— А что тогда ты делаешь в Вандербилт-холле? — удивился Барни.
— A-а, я и врачом собираюсь стать — ну, таким, как Ките, Рабле, Чехов, Артур Конан Дойл.
— Мне казалось, у Китса не было диплома, — заметил Барни.
— Зато он работал ассистентом хирурга в клинике «Сент-Томас». — Глаза у Мори заблестели. — Ты тоже хочешь писать?
— Разве что выписывать рецепты, — ответил Барни. — А ты уже публиковался?
— А, — отмахнулся Мори, — несколько рассказов в журнальчиках. Могу сунуть тебе под дверь, почитаешь. Но это все только подготовка к моему первому произведению крупной формы. Несколько издательств в Нью-Йорке уже проявляют интерес. Если ты окажешься колоритным персонажем, я выведу и твой образ.
— И что это будет за «произведение крупной формы»?
— Дневник гарвардского студента-медика. Ну, знаешь… Боль, страх — в общем, ощущения человека, ходящего по лезвию ножа. Миллионы читателей зачарованы мистическим характером медицины…
— Хочешь, я тебе кое-что интересное скажу, Мори? Английское слово «очарование»[18] того же корня, что и латинское слово, означающее «член».