Два дня подряд шел дождь пополам со снегом. Ветер обрывал последние листья, тополя уныло покачивали голыми чёрными верхушками. В окно даже не хотелось смотреть.
Как обычно, к непогоде побаливала спина.
Ходила в поликлинику, там — вопреки моим ожиданиям — врач продлил бюллетень еще на три дня.
Поехала к Рите Петровне.
На трамвайной остановке увидела Саввушкина — он, очевидно, возвращался с Главного склада. Хотела разойтись с ним, будто не заметила, но не удалось.
Саввушкин растерял свою показную веселость, обычно свойственную ему. Сумрачный, потухший, он заметно похудел за эти дни. Даже со мной разговаривал без присущей ему сладковатой любезности.
Но любопытство у него еще осталось. Впрочем — расчетливое любопытство.
— Отдыхать, говорят, ездили?
О моей поездке знали только в Управлении и дома — Петр Иваныч и Максим.
— В Сочи ездила. К знакомым.
— Хорошо иметь в Сочи знакомых.
— А знакомых иметь всегда хорошо.
Тут я догадалась, что знакомые в Сочи были не только у меня, но и у Саввушкина. Скорее всего, Саввушкину позвонил из Сочи Щуркин после встречи со мной, и Саввушкин мог высказать ему все догадки и предположения на мой счет. Поэтому Щуркин так заторопился с отъездом и попытался отправить с деньгами дочь. Излишек информации на пользу ему не пошел…
— Что же вы сегодня на трамвае?—спросила я.
— А на чем еще?
— Возили вас, кажется.
— Возили…— он колюче взглянул на меня.— Не знаете?
— А что я должна знать?
Он помолчал; но расстройство его оказалось сильнее недоверчивости ко мне.
— Отобрали у Виталия машину. Пострадал за отцовские грехи… Так ничего и не знали?
— Я же сказала.
— Ну-ну! Понятно…
Он явно не верил мне ни на грош. Его глазки пристально буравили меня, выражение их стало откровенно недобрым. Много у него накопилось злости, если она пересилила сейчас обычную его осторожность. Я почувствовала, что Саввушкин без колебаний, даже с великим удовольствием толкнул бы меня под колеса трамвая, если бы это, разумеется, ему безнаказанно сошло.