Стремление добиться самостоятельности составляло лишь одну сторону желаний гугенотских принцев, другой стороной было желание обогатиться. И в этом они не были одиноки: точно такие же желания были у феодалов Германии, Нидерландов, Англии, Шотландии и всюду, где идеи реформации нашли себе сторонников. Среди протестантов царила возбужденная духовная атмосфера: все они мечтали, разрушив старое здание католицизма, создать на основе новых религиозных принципов некую новую идеальную Европу.
Вследствие этого во Франции начались религиозные войны, которые не принесли победу ни одной стороне, и воюющие лагери вынуждены были пойти на компромисс: стоявший во главе гугенотов принц Генрих Наваррский перешел в католичество и стал французским королем Генрихом IV, подав пример решения религиозного спора.
Когда Генрих IV был убит и на престоле Франции оказался его сын Людовик XIII, которому шел только девятый год, вожди гугенотов снова взялись за оружие. По Нантскому эдикту (1598), подписанному Генрихом IV, гугеноты не только могли беспрепятственно отправлять свои религиозные обряды, но и сохраняли за собой право иметь вооруженные отряды в своих областях, не считая собственных парламентов. Таким образом, внутри страны образовалось как бы государство в государстве со своей армией, судом и церковью, совершенно независящее от центральной королевской власти.
В этой обстановке нужно было решить, какую выбрать политику. Можно было поставить своей целью победу католицизма над еретиками и добиться культурного единства Франции; можно было объединиться с другими антипротестантскими силами и попытаться достичь единства Европы. Но в последнем случае приходилось ради общеевропейских интересов жертвовать интересами монархии. Но этого мало, пришлось бы бороться не только против князей и их сторонников, но и против простых кальвинистов: мелких дворян, чиновников, купцов — их были тысячи — и, главное, против сотен тысяч фермеров и городских ремесленников, которые кормили, одевали и снабжали французов всем необходимым.
Риск был слишком велик, поэтому не оставалось ничего другого, как укреплять монархию.
И Ришелье был тем человеком, который взялся за это дело и занимался им до конца жизни. Он был безжалостен по отношению к мятежникам, кто бы они ни были, гугеноты или католики; он считал врагами короля и нации любого из гугенотских принцев, пытавшихся проводить политику государства в государстве, и старался любыми средствами подчинить принцев королевской власти. Но к гугенотам, будь то принц или простой столяр, он относился вполне терпимо, если они признавали принцип центральной власти: не важно, что они схизматики и еретики, важно, что они признают политическое единство нации.