— Откуда вы?
— Из Севастополя, — ответила мама и рассказала о своем безвыходном положении.
— Идемте ко мне, — предложила женщина, — живите пока у меня.
Она, эта простая колхозница Евфросинья Ивановна, накормила, напоила и уложила спать на своей кровати маму и мальчика. Народ вообще очень жалел севастопольцев и относился к ним с сочувствием и уважением.
У меня же дела обстояли так. Марусю я взяла к себе. Она пролежала у меня три дня, ей становилось все хуже. Пришлось устроить ее в больницу. Дуняша осталась у меня. Каждый день мы навещали Марусю.
Тяжелое впечатление производила больница: раны и ожоги у больных не заживали из-за отсутствия питания и крайнего истощения организмов.
Мы с папой все еще пытались получить пропуск, но через неделю после ухода мамы окончательно убедились в бесплодности наших попыток. Надо было уходить и нам. Вещи, подаренные знакомыми, было решено оставить у Екатерины Дмитриевны, переселившейся ко мне в курятник. Дуняшу решили взять с собой в Альму и отвести к Воронцовым, о чем договорились с Марусей. Но что делать с папой, ведь он не может идти!
Я целыми днями ходила по городу и останавливалась возле машин, если за рулем сидел русский шофер.
Таких машин было мало, и шоферы задавали один и тот же вопрос:
— А что вы за это дадите?
Я знала: за провоз одного человека надо отдать костюм, или модельные туфли, или две тысячи рублей. А у меня осталось всего рублей триста, и никаких костюмов и туфель не было.
Да, пользовались тяжелым положением соотечественников те шкурники, что пошли прислуживать оккупантам!
— Ну что же, папа, — сказала я, — попробуем, пойдем пешком?
— Пойдем, чего же ждать, — ответил папа.
Я начала быстрые сборы. Вдруг калитка открылась и во двор вошли Щербина с Тасей.
— Мы к вам с просьбой, — обратился ко мне Щербина, — нам с Тасей нужно получить паспорта. Один свидетель есть, и мы надеемся, что вы будете вторым.
— Нет, я свидетелем вам не буду, — коротко и сухо ответила я.
Почему? — удивился Щербина, — вы же были свидетелем Бибику.
— Бибику была, а вам не буду!
— Но почему же?
Щербина с Тасей уселись на камнях и напрасно тратили слова, пытаясь меня уговорить. Но я твердо решила изменникам не помогать. Не глядя на них, я продолжала поспешно складывать вещи, сухо и коротко отвечая: нет, нет и нет.
Наконец, Щербина и Тася ушли, не солоно хлебавшие.
Итак, мы отважились идти пешком. Кое-какие вещи я завернула в байковое одеяло и закинула узел за спину. Дуняша взяла Марусин большой вязаный платок, надела ботинки, папа — пиджак. Распрощавшись с Екатериной Дмитриевной, мы отправились в путь.