ее смерти? Я не вылезал оттуда, ублажал капризных девчонок, валялся с ними в кровати, выделывал все, что они хотели, лишь бы они все оставались там — за ширмами. Лишь бы не брать ни одну из них себе в жены. Место матери Сида было для меня священно.
Хетти взял со стола подписанные бумаги и вышел.
Пишу, чтобы сообщить Вам последние новости. Королева в гневе. Привезенные в столицу из дариата Кауда мятежники, возглавляемые Вашей сестрицей и ее малодосточтимым мужем лордом Рейвеном, проявили невиданную дерзость, позволив себе умереть под пытками раньше, чем Ее Величество получила достаточное наслаждение. Возможно, в этом есть и доля моей вины: я не учел, что спины и кости даров Умбрена, которые были моими подопечными в последнее время, гораздо крепче, чем дух и плоть древнейшего рода, и позволил себе увлечься в самом начале процедуры. В результате Ваша беременная сестра и ее муж скончались практически мгновенно. Чуть дольше продержались их домочадцы и прочие родственники, к пытке которых я не имел возможности приложить руку лично. Ее Величество выразила мне свое недовольство и сочла нужным сообщить, что единственное, что может ее утешить, это Ваша быстрая победа над кимнами и возвращение в столицу для дальнейшего исполнения ее поручений. Она твердо убеждена, что Вы — единственный из верховных даров, кто остался ей верным, и намерена приблизить Вас к трону, где Вы займете приличествующее место, потеснив даже Вашего покорного слугу,
пока еще лорд-канцлера Аккалабата, Корво Дар-Эсиля.
P.S. Боюсь, что если завтра Ее Величество вспомнит о существовании малолетнего сына лорда Рейвена и леди Эллы и захочет занять себя и меня истязанием этого несчастного существа, являющегося в настоящий момент последним представителем рода Кауда, мальчик тоже не продержится долго. Я совсем разучился пытать, милорд, все у меня мрут, как мухи. Тем важнее Вашее скорейшее появление в столице в ранге спасителя отечества и короны. Хвала королеве!
Дворец Дар-Аккала, 30 декабря 1503 года
Хетти с усилием вогнал мечи в твердую землю, вытащил, отправил обратно в ножны. Ему — с детских лет с благоговением относившемуся к оружию — в страшном сне не могло привидеться, что кровь и сажу с мечей он будет счищать только так. День ото дня, неделя за неделей. Когда он последний раз нормально занимался своими клинками, главнокомандующий Аккалабата уже и не помнил. Он только с каждым днем ощущал, что они становятся все тяжелее, что, сохраняя прежнюю твердость удара, он тратит гораздо больше сил, чем прежде, на замах, на финальный рывок, которым вытаскиваются мечи из разрубленного пополам тела или искореженного конского доспеха. Движения становились все более рациональными, повороты все более скупыми, рисунок атак все более экономным и четким. Хетти уже не сражался, не фехтовал, да и боем на мечах то, что выделывал он на поле боя, назвать уже было нельзя. Это было убийство на мечах — эффективное, дошедшее до высшей степени автоматизма, которую позволяла кровь Дар-Халемов. Автоматизма, внушавшего ужас не только чужим, но и своим.