Уже давно не приходили в палатку Хетти старейшины кланов и командиры полевых отрядов. У них не было сил спорить и смелости обсуждать приказы. Давно не приходилось повышать ни на кого голос. Хетти писал, нарочные относили, армия Аккалабата беспрекословно исполняла распоряжения своего маршала. Кимны отступали. Не разжимая кольца. И каждый мальчишка (а их все больше мелькало у боевых костров, и это заставляло Хетти болезненно сжимать зубы, когда он, стараясь смотреть только прямо перед собой, проходил мимо) знал, что дары теснят противника на собственные земли, выжимают с владений короны в свои дариаты, к стенам родовых замков, защищать которые остались совсем уже старики да малые дети. Аккалабам впервые за много сотен лет приходилось воевать на своей территории не брат на брата, когда можно было брать пленных, жечь замки, рубить руки и головы по законам, общим для обеих противоборствующих сторон и даже попираемым ими в соответствии с некими негласными установлениями. Впервые на территории Империи хозяйничал враг, не желавший иметь ничего общего с дарами Аккалабата, ни в грош не ставивший все их представления о ведении войны и сознательно втаптывавший в грязь все, что было у них ценного и дорогого.
Кимназ, отказавшийся подчиняться власти Хаяроса практически сразу же после смерти святой Лулуллы, Кимназ, где веками скрывались от королевского гнева все недовольные, куда уходили с семьями и вассалами лорды, лишенные замков и дариатов, Кимназ, давно уже нависавший темной тучей на восточных границах Империи и издалека грозивший ей гигантскими кострами на меловых скалах, жерлами подземных огнеметов и темно-серыми флагами с багровым крестом, развевавшимися над приграничными бастионами, вдруг оказался в самом центре Аккалабата. Кимназ без спросу хозяйничал в маленьких и больших городах, Кимназ бормотал на своем гортанном наречии на ярмарочных площадях и в тавернах, Кимназ вытаскивал из-за пояса тяжелый кинжал в ответ на косые взгляды и перешептывания за спиной. Обтекая, как упорные мели, хорошо укрепленные замки, Кимназ захлестнул Аккалабат словно взбесившийся Эль-Эсиль в недобрым словом поминаемое половодье триста пятьдесят пятого года со дня прихода святой Лулуллы.
Странным выглядело все. И то, как медленно, подобно инвалиду, с трудом вставшему с кресла и усилием воли преодолевающему каждый шаг, продвигалась вперед армия Аккалабата, казалось бы, напрасно теряя время и силы. И то, что ни в стратегии ни в тактике маршала Аккалабата не чувствовалось ни изобретательности, ни гибкости, ни уверенности: Хетти не ударял с тыла, не организовывал вылазок, он просто, осознавая скудость своих сил и щадя то, что осталось теперь от прежде победоносного войска, тупо давил по всему периметру, отодвигая противника все дальше и дальше от стен столицы. Странно было и то, что никто — ни вдвое больше времени, чем Хетти, проведший на полях сражений лорд Дар-Пассер, ни вечно всем недовольные сеньоры клана Акила, ни слушающие и исполняющие волю святой Лулуллы под сводами ее храма дары Фалько — не возражал и не возмущался. Все было странно, а то, что никто не удивлялся этой странности, свидетельствовало об одном: усталость, копившаяся в душах мечников Аккалабата, дошла до предела.