Но более всего потрясает и ужасает его то, что он внезапно попал в зависимость от того, что произошло у него за стеной. От одной этой мысли теряешь присутствие духа, а когда предвидишь грядущее бедствие и сознаешь, что сделать ничего нельзя, ужас сменяется тягостным недоумением. Когда человека, привыкшего к власти, охватывает такая тревога, он воспринимает все как чудовищную несправедливость: как если бы в один прекрасный день от богов потребовали отчета в содеянном. Обычно Де Витис ставил в безвыходное положение других; теперь, как это ни печально, в подобном положении находится он сам.
Он встал и занялся привычными утренними делами, но как-то рассеянно, несобранно, ходит взад-вперед по ванной, хватаясь то за мыло, то за кран и ничего не доводя до конца. Он плохо управляет своими движениями: собираясь чистить зубы, судорожно сжимает податливый тюбик, оттуда выскакивает длинная змейка пасты, край которой меланхолично свешивается со щетки. Пальцы не слушаются, все тело, словно завороженное ощущением близкой опасности, стало скованным, хрупким.
Он прекрасно знает, что неповинен в случившемся за стеной, но ведь и на свидетеля в определенной мере ложится тень злодеяния.
Назло всем он устраивается на унитазе, разглядывает ромбики кафеля на полу, как будто в этих незатейливых узорах можно прочесть веление судьбы. Потом, устав от неудобной позы и бесплодных усилий, спускает воду; вода шумит, но ее заглушает стук сердца, которое твердит ему: успокойся, все в порядке, что ты волнуешься?
Когда бурный поток воды в бачке стихает, на поверхности воды в глубине унитаза появляется отражение его помятого лица. Неужели это конец? А он-то мнил себя вершителем судеб.
Он надевает красный шелковый халат, запахивает его на животе, подпоясывается толстым витым шнуром и, завязав бант, становится перед зеркалом: побриться, сейчас или же потом, после того как он посмотрит и узнает, что там?
Но сегодня утром его руки действуют сами по себе, вилка уже в розетке, бритва с жужжанием ползает по липу, выскабливая скулы и подбородок, сегодня пользоваться опасной бритвой было бы просто безумием.
Он не намерен спешить. Наконец, гладкий и сияющий, как новорожденный младенец, он направляется В кабинет, стараясь не попасться на: глаза верной Этторине; ему хочется глянуть в окуляр, но чтобы об этом никто не узнал. Возникает мысль, быть может, наивная: если ему это удастся, там, за стеной, все вновь будет в порядке.
Увы, Этторина, изучившая режим и привычки хозяина, слышит его тяжелые шаги и, когда он уже собирается отпереть заветное бюро, появляется перед ним с подносом. Де Витис поспешно и неуклюже поворачивается к столу, куда она ставит кофе, молоко и поджаренный хлеб. Она наклоняется, чтобы подложить край салфетки под тарелку, на миг их взоры встречаются, и Де Витис замечает в глазах женщины хитрое, торжествующее злорадство.