Неужто мы дожили до таких дней? Неужто таковы знамения? Нет, нельзя согласиться, что время наше течет вне направлений. Оно определенно устремляется ВНИЗ, и поспеть за ним можно лишь подстегивая свой разум.
Кому сейчас нужен «смысл»? безумие — вот истинный смысл происходящего. Мы порождаем ХАОС, и, увы, не только в умах, но и повсюду в жизни. И идем всё дальше этим путем».
Евгений зашел так далеко, что счел себя единственно сущим, всё же остальное, весь мир вокруг — лишь порождением его фантазий, его «снов».
Один из его приятелей той поры пишет: «Евгений был очень скрытным, он во многом так и остался загадкой. Неделями, месяцами он мог пребывать в молчаливом уединении, словно пытался открыть некую страшную тайну в самом себе».
Намеренно презрев заповеди Господни, Евгений начал испытывать муки адовы. «Я побывал в аду. Я знаю, что это такое», — признавал он год спустя, подводя итог своим «поискам» и «экспериментам» вне воли Божией.
. Однажды, проведя часы над книгой (а он читал ее в подлиннике), Евгений вышел прогуляться. Вечерело, кровавый закат разлился по небу. И вдруг в ушах у Евгения зазвучали строки Ницше. Заратустра и впрямь будто бы ожил и заговорил, зашептал на ухо. Точно током ударило — так явно ощутил юноша властную силу слов, и захолонуло сердце.
Много позже осознал он, чьей «духовностью», таинственной силой и вдохновением напитаны строки Ницше.. Раз он так самозабвенно отвергал Бога, то невольно стал добычей сил тьмы, как впоследствии уверился Евгений. Ницше сделался глашатаем сатаны.
ВСЕ ЕЩЕ мучаясь в собственном прижизненном аду, Евгений, как и Ницше, обратился за спасением к религии, в которой был воспитан, ко Христу, Которого современное протестантство исказило. Отец Небесный рисовался Евгению неким подобием собственного отца; милым, добрым, но слабым, готовым потакать людским прихотям, боящимся обидеть кого‑то, боящимся своего отцовства, робеющим даже поцеловать собственных детей. В ту пору протестантская церковь настолько выхолостила суть Божьего Отцовства, что некоторые видели в Нем (Отце) сочетание отцовского и материнского начал. И Евгению пришлось сорвать всю эту сентиментальную розовенькую западную мишуру христианства, чтобы стяжать — во всей полноте и независимости — Христа, Бога, путь к Которому лежит через Страдание и Крест.
Ни страдания, ни жертвенности в американском христианстве Евгений не увидел, оттого и не поверил. Уж слишком легок путь протестанта. «Экскурсы» в ницшеанство на грани безумия как раз и помогли испытать боль, муку. Вкушая греховных «удовольствий», он корчился от отвращения и ненависти к самому себе. Евгений искал таких страданий, которые помогли бы узнать Бога. «Да, я — сторонник крайностей, — писал он в ту пору. — Среди «праздника жизни» надо сознательно (если не получится по–иному) причинять себе боль».